Каждая новая поза требовала регулировки положения камеры. Когда он поставил ее на четвереньки, в позу, отвергнутую Ч., камера сначала долго крупным планом фиксировала ее ягодицы. Он проник в нее сзади и, контролируя изображение, что выводилось на внешний монитор, занялся сексом.

Все шло идеально. Как по его эскизам. Над монгольским пятном красные цветы на его животе и груди то закрывались, то открывались, а его член, как огромный пестик, входил и выходил из ее тела. По его телу прошла дрожь. Это был самый ужасный и одновременно самый прекрасный образ полного слияния тел. Закрывая глаза, он видел, как липкий травяной сок окрашивает его лобок в ярко-зеленый цвет, увлажняет живот и разливается до самого паха.

Последней снималась поза наездницы: он лег на спину, она села на него. И опять сцена фиксировалась под таким ракурсом, чтобы в кадр попадало ее монгольское пятно.

«Навечно, все это навечно…» – когда под эти слова его тело содрогалось от невыносимого наслаждения, она вдруг заплакала. За полчаса не проронившая ни единого стона, лишь порой кусавшая свои губы, все время державшая глаза закрытыми, она только движениями обозначала свои горячие чувства. Надо было заканчивать. Он поднялся. Держа ее в объятиях, подошел к камере, вытянул руку, нащупал кнопку выключателя и нажал на нее.

Этот образ не предполагал ни кульминации, ни развязки, ни финала, а требовал бесконечного пребывания в состоянии единения. В полнейшей тишине, в наслаждении, вечно. Поэтому съемку следовало закончить именно на этом. Он дождался, когда плач утих, и снова уложил ее. В последнюю минуту секс заставил ее скрежетать зубами, а потом закричать грубо и пронзительно, выдохнуть из себя: «Хватит…» – и заплакать, роняя слезы.

И все вокруг погрузилось в тишину.

В темно-синем предрассветном сумраке он долго лизал то самое заветное место на ягодице.

– Хорошо бы перенести его на мой язык.

– Его?

– Твое монгольское пятно.

Она повернулась и посмотрела на него с некоторым удивлением.

– Как оно до сих пор сохранилось здесь, на этой попке?

– …Не знаю. Я думала, у всех такое есть. Но однажды пошла в сауну… И там увидела, что такое только у меня одной.

Он перенес руку с ее талии на пятно и погладил. «Хотел бы я разделить с ней этот знак, похожий на клеймо, – подумал он. – Как бы я хотел проглотить тебя, монгольское пятно, растворить в себе, чтобы ты текло во мне, в моей крови».

Тихо, едва слышно она проговорила:

– Может, мне больше не будет сниться этот сон?

– Сон? А, то лицо… Да, ты же говорила о лице.

Он ответил, чувствуя, как дремота постепенно наваливается на него.

– А что это за лицо? Чье оно?

– Всегда разное. Иногда хорошо знакомое, иногда чужое, которое я никогда раньше не видела. Бывает, все лицо в крови… Или похоже на лицо мертвеца, что сгнил и разложился.

Он поднял отяжелевшие веки и посмотрел ей в глаза. Они не казались уставшими и в проблесках зари светились беспокойством. Она продолжала:

– Я думала, мне это снится из-за мяса. Думала, если не есть мясо, то эти лица больше не будут появляться. Но все оказалось не так.