Глаза Федора скользили по лицам товарищей. Осип, рядом Собакарь — смотрит угрюмо, недоверчиво. За ним Ефим и другие. Все сидели молча. Видно было, речь полковника произвела на них впечатление.

— Ну что ж молчите, побратимы? — нарушил молчание Дикун.

— А может, послать жалобщиков? — несмело проговорил Половой.

— Попробовать можно, — поддержал его Осип.

— Кто его знает? — попытался возразить Собакарь.

— Шось не верю я пану полковнику, — сказавший казак недружелюбно взглянул на Пузыревского.

— Я тоже так думаю, — поддержал его другой казак. — Нам богато шо обещали.

— Чего тут думать, — подали голоса несколько казаков, — надобно скликать круг да выбирать послов. Совет правильный. Об этом царе слух идёт, что он руку бедноты держит.

Митрий промолчал.

— Ну что ж, я как вы, — согласился Федор. — Давайте круг скликать, что казаки скажут, на том и порешим.

Пузыревский удивился, с какой доверчивостью казаки восприняли его предложение. Он даже ощутил что‑то похожее на угрызения совести. Но это чувство было мимолётным.

Через короткое время собрался круг. Все затихли, когда в середину его прошли Дикун и приезжие.

— Славное товариство! — во весь голос заговорил Федор. — Грабили, обирали нас старшины, семь шкур с нас драли…

Обветренные седоусые и безусые лица, море чубатых и бритых голов. Вся сила черноморского войска собралась сюда, на берег Кубани.

А Дикун говорил:

— Мало что нас притесняли да грабили. Нам ещё и атаманов стали назначать! Котляревский: Чем он, бисов сын, себе славу заслужил? В каких битвах?

— Он и пороху не нюхал! — выкрикнули из толпы.

Половой насмешливо вставил:

— У Котляревекого заместо ружья перо гусиное…

— Для старшин Котляревский свой брат, — продолжал Федор, — он их руку держит.

— Не суди, да и сам судим не будешь, — раскатисто пробасил Порохня. — Бог, он все видит, все слышит!..

— А ты, батя, не усовещай! — — перебил его Ефим. — Голый, что святой, не боится лиха. Ты б лучше то же самое казал Котляревскому да старшинам.

— Верно! — поддержали Полового несколько голосов.

Протоиерей покосился на Ефима, умолк.

— Старшины да наше полковое начальство нас в походе грабили, а Котляревский да его братия наших матерей да семьи притесняли! — выкрикнул кто‑то.

— Полковник да вот отче, — Дикун кивнул в сторону Пузыревского и Порохни, — в смуте нас обвиняют…

Пузыревский встал.

— Не так вы поняли меня! — прохрипел он. — Я вёл речь о том, что вам свои жалобы государю надлежит изложить. Он вас в обиду не даст и сам примерно накажет ваших обидчиков…

— Дозволь, пан полковник!

Толпа расступилась, пропустив старого, седого казака со слезящимися глазами и дряблым, изрезанным мелкой сеткой морщин лицом.

— Давай, давай, Калита! — дружелюбно зашумели черноморцы.

Опершись на сучковатую палку, старик изучающе всматривался в Пузыревского. Тот поёжился под этим пронизывающим взглядом.

— Глянь, — старик указал на казацкий лагерь, — черноморцы поднялись. А отчего они взялись за оружие? Думаешь, от жиру? От жиру только собаки да паны бесятся…

— Крой, дед! — кричали казаки.

— Все вы одним миром мазаны, что наши старшины, что и ваши москальские паны! — Дед Калита кончил так же неожиданно, как и начал, отошёл в сторону и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.