В детстве мне очень нравились книжки «От Рипли: хотите – верьте, хотите – нет!». В тех книжках был парень со свечой в голове; он просверлил себе дырку в черепе, вставил туда свечу, и свет выходил у него из ноздрей. И я думал: если это правда, тогда правдой может быть все, что угодно. Там был еще один парень, он сидел в тюрьме. Он соскреб нитроцеллюлозу с игральных карт, запихал ее в трубу и взорвал тюрьму. И я думал: если это правда, если можно соорудить бомбу из игральных карт, значит, все может быть правдой.

На семинаре я рассказывал студентам Тони, что в книжках «От Рипли: хотите – верьте, хотите – нет!» были картинки с лошадью, которая умела складывать числа. Там были картинки с попугаем, курящим «Лаки страйк». Если вы увидите попугая, курящего «Лаки страйк», у вас просто взорвется мозг. Но в тех книжках все было так правдоподобно. Я вроде как верил, что это правда. «Отче наш», выгравированный на рисовом зернышке. Я верил, что все может быть правдой. Каждый божий день все может быть правдой. Эту веру поддерживала во мне мама, которая до конца жизни была уверена, что рядом с нами живет волшебный «маленький народец» – мы ирландцы, а вы, наверное, даже об этом не подозревали. Можете похлопать, быть ирландцем – хорошая штука. [аплодисменты] Вы же знаете, почему Бог дал чайкам крылья? Чтобы они успевали к мусорной свалке раньше ирландцев. Прошу прощения. Вы – прекрасные зрители, доброй ночи. Мама рассказывала нам с братом всякие небылицы. Однажды мы остановились в отеле – мы с братом тогда были маленькие и всему верили, – и я сказал: «Мам, тут нет тринадцатого этажа». Она ответила: «Нет, Стиви, он есть. Просто он очень узенький, и поэтому в лифте он не обозначен. Там живут маленькие плотские человечки – тринадцатиэтажники». Я спросил: «А можно, мы сходим, посмотрим?» И мама сказала: «Нет, мы там не поместимся». Так сказала мне мама. Судя по смеху в зале, вы тоже рассказываете своим детям такие истории.

Когда мои дети были помладше, я постоянно водил их в кино. К их одиннадцати или двенадцати годам мы пересмотрели все фильмы ужасов, существовавшие на то время. Когда им было восемь, мы ходили на «Челюсти», и билетеры предупреждали: «Это фильм категории R»[121]. И я отвечал: «Все нормально, я их родитель – пойдемте, ребята». Они всегда норовили сесть в первом ряду. Я не люблю первый ряд. У меня там болит голова, и на экране видны белые точки – это портит иллюзию. И я придумал такую штуку… Я им сказал, что не надо садиться так близко к экрану. Они спросили почему. Я сказал: «Потому что, если во время сеанса вы пойдете в буфет и случайно споткнетесь, когда будете возвращаться на место, вы упадете в экран, прямо в фильм. [смех] И уже никогда не выберетесь обратно. До начала сеанса экран – это просто экран, но когда начинается фильм, экран вроде как открывается и превращается в окно. Но это одностороннее окно. В него можно залезть, но из него нельзя вылезти». Сын сказал: «Это неправда». Но по глазам было видно, что в нем поселилось сомнение. Я сказал: «Джо, это правда. Все эти люди на заднем плане… Думаешь это актеры, которым платят, чтобы они создавали массовку? Нет, это люди, которые попадали в фильм и остались там навсегда». [смех]