Кристина заставила себя сесть.

— Я умираю от голода, — призналась она, откидывая одеяло. — Но больше всего мне нужна горячая ванна.

Мария и мутти попытались помочь ей встать, но она отказалась от их помощи.

— В кухне горит огонь?

— Ja, — ответила мутти. — Но тебя лихорадит, смотри, ты вся дрожишь.

Кристина встала и обхватила себя руками.

— Ничего, — проговорила она. — Карл, Генрих, как я рада вас видеть.

Мальчики приблизились к сестре, поспешно обняли и отошли, хмуро глядя на нее. Кристина улыбнулась им, чтобы показать, что все хорошо, и направилась в коридор. Мутти и Мария шли за ней по пятам, готовые поддержать, если она упадет. Братья и бабушка последовали за ними.

Когда Кристина ступила в кухню, ее встретили незабываемые запахи корицы и глазированных имбирных пряников. Какие божественные ароматы! Со слезами на глазах девушка оглядела печь, раковину, буфет, стол. Все выглядело таким знакомым и в то же время необычным, словно до сих пор она навещала это место только в снах или в другой жизни. Она уже и не чаяла снова увидеть этот уютный уголок. Кухня казалась просторнее, чем ей помнилось, в ярких, жизнерадостных цветах. Красные банки для сыпучих продуктов, желтые занавески, синяя плитка пола, скатерть в зеленую клетку — все казалось свежим и влажным, хоть окунай в эти краски кисть и разрисовывай небо. В сравнении с унылым однообразием Дахау даже мамин заношенный, латаный-перелатаный передник казался ослепительно белым.

Мутти держалась около Кристины, пока девушку не усадили за стол, потом закатала рукава и подбросила дров в печь. Ома, Мария, Карл и Генрих вошли гуськом в кухню, расселись на скамьях и не отрывали от Кристины изумленных глаз, словно у нее выросла вторая голова. По их смятенным лицам она заключила, что выглядит хуже, чем отец, когда тот вернулся домой. Стараясь не обращать внимания на эти взгляды, она смотрела, как мать суетится на кухне.

Руки Кристина держала под столом, обхватив левой правое запястье и прижав большой палец к татуировке, защищая выколотый на коже номер, как пациент после операции оберегает свежий шрам. Когда мутти поставила перед ней большую кружку с теплым козьим молоком и медом, Кристина натянула рукава синей кофты на запястья и взяла дымящуюся чашку левой рукой, правую же оставила на коленях.

Закрыв глаза, она вдохнула теплый пар и удивилась тому, что смогла ощутить запах сочной травы, которой питались козы, и цветочной пыльцы, собранной пчелами. Она сделала долгий глоток и немного подержала молоко во рту; оттенки вкуса маслянистого молока и сладкого меда ласкали язык. Нежный напиток успокоил ее саднящее, раздраженное горло.

— Теперь, — сказала мутти, — когда закончится война и твой отец приедет домой, я возьму последнюю банку слив и испеку Pflaumenkuchen, чтобы отпраздновать ваше благополучное возвращение.

Кристина подумала о том, что Исаак не дожил до освобождения совсем чуть-чуть, и почувствовала резкую боль в груди, словно кто-то потревожил незажившую рану. Она отхлебнула еще молока, предупреждая себя, что нельзя давать волю отчаянию. Сейчас нужно сосредоточиться на настоящем. Она находилась на кухне в родительском доме и сидела за столом с мамой, Марией, Карлом, Генрихом и бабушкой. Она была жива.