– Драники[15] умеешь печь?

– Нет, – удивилась повариха.

– А суп «О’пуасон»[16] сваришь? – уже с издевкой спросил он.

– Нет, а что это такое?

– Какая же ты стряпуха! Гнать тебя надо!

– Ах ты, старый козел, я тебе такую стряпуху покажу, помоям рад будешь!

Кибитка не ожидал, что где-то, от кого-то может получить серьезный отпор.

Детей он не любил. Они его раздражали не только вопросами, любопытными взглядами, но и просто гомоном. «Как вороньё на погосте, прости господи! – возмущался он. – „Кыш“ крикнуть грешно, а слышать их гомон невтерпеж».

На правах хозяина дома он потребовал себе топчан и поставил его так, что трудно было входить в большую комнату. На просьбу Александры Гавриловны убирать его хотя бы днем Кибитка ответил злым взглядом и руганью. Днем он уходил в деревню чинить печи и требовал, чтобы ребята, отданные ему в подмастерья, помогали: месили глину, чистили старый кирпич, держали отвес.

На работе он был просто несносен. За неверно положенный кирпич он влепил Геше подзатыльник, за плохо прилаженный отвес обругал Виктора последними словами. Ребята обратили внимание на то, что Кибитка был более терпелив к Валерке, хотя тот несколько раз ронял кирпич едва ли не на ногу деду.

С хозяевами дома, где чинил печь, Кибитка обращался как помещик с крепостными, словно это не он нанимался к ним на работу за пропитание, а они просили и почитали за счастье кормить его. После обеда печник тут же ложился отдохнуть, правда, не на постель, а на широкую лавку, не требуя никаких подстилок. При этом детдомовцев, равно как и домочадцев, он выгонял за дверь.

Возвращался в детдом Кибитка, как правило, поздно. Часто заваливался спать чуть ли не с полудня. И, не дай бог, кто-то заденет его ложе. Он не по возрасту резво вскакивал, хватал свой бот и старался попасть им в голову нарушителя его покоя.

– Опять улегся, трухлявый пень! – громко возмутился Витька, увидев прикорнувшего днем печника.

Он взялся руками за топчан и легко сдвинул его в сторону. Кибитка вскочил, но боты оказались в стороне, и, пока он дотянулся до них, Стогов выскочил на улицу.

Вечером Виктора остановил Никитич:

– Чем ты обозлил Кибитку? Он сказал: «Убью этого гаденыша!» Смотри, может, и не убьет – ружья у него нет, – но мастерком или молотком изувечить может. Не попадайся ему на глаза! Это закон тайги.

– Никитич, что вы все время: «Закон тайги, закон тайги»… А милиция зачем? Что она, не может справиться с каким-то старикашкой? А если еще вор или бандит?

– А ты видел где-нибудь милиционера? Разве ты не заметил, что на дверях домов замков нет? Так, крючки, щеколды… Воров тоже нет. Заходи в дом, попроси, что тебе надо, дадут, не откажут. Это тоже закон тайги.

С этого момента Виктор перестал ходить «на учебу» к этому «исчадию ада», как окрестила Кибитку повариха.

В отличие от долгой ленинградской осени, дождливой и слякотной, сибирская перешла в зиму скоро и незаметно. Всего неделю крепчал мороз, сковывая грязь в колеях разбитых деревенских дорог. За одну ночь снег покрыл землю белым ковром. Утром все выглядело чистенько, пушисто, первозданно.