…Викентий Викторович…
— Подъем!
Портрет Сикстинской мадонны на стене.
Постепенно с трудом вспоминаю…
Будто в мозгу моем завели адский мотор, отвратительное состояние, тошнит.
Идиотская рожа Викентия Викторовича продолжает торчать в дверях:
— Ну, как?
— Я очень плохо себя чувствую…
— Проснулись, ваша светлость? Вставайте, вставайте, валяться нам нельзя…
— Встаю, встаю. Ваше преосвященство… Голову хочется назад оттянуть и вобрать в плечи…
— Оттяните ее, ваша светлость, а лучше всего снимите, понесите ее под мышкой. Голову надобно не чувствовать на плечах, в противном же случае она обуза, ха-ха-ха.!
Он еще смеется! Встаю, словно я на том свете, а как на том свете, если я там ни разу не был? Откуда я могу знать… Одеваюсь, шатает из стороны в сторону, ногой не попасть в штанину, а он смеется…
— Отвяжитесь, ваше преосвященство, дайте отойти… Мне худо…
— Вася сказал, ты яйца вкрутую любишь?
— Какой Вася? Ах, да… Откуда Вася может знать, какие яйца я люблю? Ну что вы такое наговариваете, ваше преосвященство…
Идиотские разговорчики, нечего сказать!
— Ваша светлость, берите свою голову под мышку и идите умываться.
— А куда идти?
— Вчера напачкать там изволили, а уж забыли, ай, как нехорошо!
— Дайте вспомнить…
— Берите, берите свою голову в руки…
— Хватит вам, хватит…
Умываюсь, как больной. Он сзади торчит, не умолкает:
— Долго возитесь. Ваша светлость, в армии еще не были?
— В какой армии?
— …Дома не осталось ничего, все подчистую, ни капли не найти…
— Чего вам не найти?
— Мойтесь, мойтесь… Выпить больше нечего, придется на базар отправляться.
Вываливаюсь, пошатываясь, из ванной, еле передвигаю ноги, дурной совершенно, какое там выпить! Не срабатывает голова, чушь какую-то отвечаю, даже невпопад, — тьфу, гадость, зачем все, зачем… Не пойму…
Чувствую на себе его взгляд все время.
— Деньги давайте, — говорю, — сколько там с меня… с вас…
— С тебя, с тебя! — смеется. — Выйдем на базар, опохмелимся, вернемся, заберешь свою монету. Как же я могу сейчас считать, ты в своем уме? Баланс не подведен, общая сумма неизвестна. Деньги счет любят, а в таком чувстве и передать недолго…
— Не, не, — мотаю головой, — не, не…
— Чего — не?
Мотаю головой и смотрю тупо на одеяло, на две выжженные дырки, наверное от папиросы. Над тахтой фотография его жены. Сикстинская мадонна выглядела настолько красивой, что даже в разбитом состоянии я это понимал и не мог оторваться. Значит, я в спальне Сикстинской мадонны, я спал на ее кровати, в ее комнате, она спала здесь раньше, а теперь я… Представил себе, как она задумчиво лежит и курит, глядя в потолок, и прожигает одеяло… Деньги вылетели у меня из головы моментально. Она заняла всего меня…
— Сейчас, пойдем, — сказал Штора, — и вернемся.
— Пойдемте, — сказал я, очень довольный, — и вернемся.
— Может быть, там и рассчитаемся, — сказал он, — и не будем возвращаться? Ты со мной на маевку не поедешь? Реализовали бы остаток, а?
— Нет, на маевку я с вами не поеду, — сказал я.
— А почему?
— Может быть, все-таки сначала рассчитаемся?
— Если я сию минуту не тяпну стаканчик, — заторопился он, — вместо меня будет труп. Да и тебе не мешало бы, башка пройдет, съедим хашца… — Он подталкивал меня к двери.