Она не устояла и вышла замуж за маэстро. И послала подальше своего' кронштадтского любовника. Думала, что легко его забудет. Настолько легко, что решилась на объяснение — иначе чем холодным объяснением первую телеграмму не назовешь.
А потом…
Мне легко было представить, что было потом. Она не смогла забыть его.
Можно сколько угодно фантазировать по поводу причины и по поводу той роли, которую сыграла Венеция. А может, и не было никакой роли. Просто несчастная Алла проснулась в каком-нибудь венецианском отеле (как могла проснуться в барселонском, марсельском, афинском, марокканском отеле), раскрыла шторы, посмотрела на своего спящего, белобрысого, флегматичного эстонского мужай поняла…
Поняла, что этот город, как и все другие города, создан не для Олева и Аллы, а для Игоря и Аллы. И понеслось. Очевидно, она воспользовалась первой же возможностью, чтобы вернуться в Питер. Она послала телеграмму с номером рейса. И он встретил ее. Наверняка встретил. Наверняка были еще телеграммы. И были тайные встречи. И был весь мир — но «почему не ты»?
Боже мой, почему не ты…
Какая грустная, какая красивая история…
— Возьмите, — сказал мне Рейно.
— Что?..
— Возьмите платок. Вы рыдаете уже пятнадцать минут… Больно смотреть. Неужели эти телеграммы так вас расстроили?
Я почти с ненавистью посмотрела на Рейно; вот он, гнуснейший мужской цинизм в состоянии полной обна-женки!
— Почему мужчины ничего не чувствуют? — задала я риторический вопрос. — Почему они так непробиваемо, так туполобо, так отвратительно циничны?
— Если вы будете путать цинизм со здравым смыслом, а сопли с чувствами, то далеко не уедете… Я просмотрел письма. В них есть странные места. Кое-какие я отметил. Можете взглянуть.
— Да, конечно, — пролепетала я, но даже не двинулась с места.
Рейно отобрал у меня телеграммы и пробежался по ним глазами. Никакой реакции. Ах ты, грубое животное! Животное, никогда не знавшее любви! Незабвенный Лешик, до сих пор кукующий в Крестах, — вот кто рыдал бы вместе со мной!..
— У вас есть что-нибудь по делу Аллы Кодриной? — » отвратительно деловым тоном спросил у меня Рейно.
— У меня есть досье…
— Давайте его сюда.
Слезы все еще застилали мне глаза, но я нашла в себе силы подползти к сумке и вытащила оттуда красную папку с историей убийства Аллы Кодриной. И, отдав ее Рейно, снова принялась за сладкие, долгие, мучительно-слезоточивые размышления.
Но Рейно бесцеремонно вытащил меня и из них.
— Четыре телеграммы смело выбрасываем на помойку. Хотя я могу ошибаться… А вот пятая… Ну-ка, взгляните!
Он протянул мне телеграмму и заставил прочесть ее вслух.
— «АСТОРИЯ. 14.00 ПО МОСКВЕ. ОБОЖАЮ. АЛИКА», — с выражением продекламировала я и снова зарыдала.
— Не будьте сентиментальной идиоткой, — прикрикнул на меня Рейно. — Лучше посмотрите на дату!
— Двенадцатое июня, тысяча девятьсот девяносто девятого года…
— Вот именно. Телеграмма была отправлена за день до прилета Кодриной в Питер. За день до убийства.
Последняя фраза, произнесенная совершенно нейтральным голосом, подействовала на меня отрезвляюще. Слезы высохли сами собой.