Текст и Вправду был занимательным: «Этот идиот отказывается от „Hugo Boss“. Носится с „Byblos“, как курица с яйцом. Подари Флаю то же самое. На день рождения, чтобы не выглядело подозрительным. 19 мая, если ты еще не забыл. За три недели они должны привыкнуть».

Этот чертов третий абзац выпадал из когорты всех остальных абзацев, наполненных самой обыкновенной любовной дребеденью.

— Кто это писал? — спросила я.

— Будущий труп, — мрачно пошутил Рейно. — Занятно, правда?

— А кому?

— Все тому же половому гиганту. Игорю Пестереву. Мы надолго замолчали. Черт возьми, проклятые три строки мешали мне, плавали бельмом в глазу, выбивали подпорки из-под романтической страсти. Они были слишком трезвыми. И Алла выглядела слишком трезвой. И до предела циничной. Я посмотрела на Рейно, а Рейно посмотрел на меня.

— Вы тоже подумали об этом, — он коротко вздохнул.

— О чем?

— О том, что для безумно влюбленной она чересчур трезва. И чересчур расчетлива. И чересчур цинична. Да и текст какой-то странный. Этот идиот, должно быть, и есть Олев.

— С чего вы взяли?

— Я уже говорил вам: наши отцы вместе работали на железной дороге.

— Мыйзакюла. Я помню.

— Именно. Последний раз я видел Олева в Таллине месяц назад. «Byblos» — его любимый одеколон. Он пользуется им много лет. А когда ты пользуешься вещью много лет, она становится почти религией. Почти вероисповеданием. А вероисповедание меняют не часто.

— И что из этого следует? Из этих трех строчек, я имею в виду?

— Пока не знаю. Очевидно, Алика подарила ему новый одеколон, «Hugo Boss». Попросила сменить марку. Но нужно знать эстонцев. Они консервативны, они могут изменить жене, но запаху — почти никогда.

— И все-таки вы не ответили мне: что из этого следует?

— Для этого мне нужно узнать, кто такой Флай. Вы дочитали письмо до конца?

— Нет. Я подумала…

— Просмотрите последние строчки. И дату тоже.

Последние строчки выглядела куда невиннее, чем тирада о Флае, который не должен ничего заподозрить. Я даже умилилась их непритязательности. «Я обещаю тебе весь мир, ангел мой. Только будь со мной и ничего не бойся. Обожаю тебя. Шлю тысячу поцелуев и еще две тысячи Игорьку Пестереву-младшему. Обожаю, обожаю тебя!!!!!!!!! Твоя Алика. 21 апреля (день нашей встречи).

P.S. Сейчас пойду и налакаюсь вдрызг. Главное, не назвать Его твоим именем. Сейчас это самая большая проблема».

Черт возьми, где платок?!!

Вероломная, циничная, распутная (господи, кто бы говорил!) Алика безнадежно нравилась мне. Я уважала ее право на неистовость в любви. Но Рейно, как и полагается консервативному эстонцу, был совсем другого мнения о покойной.

— Прочли? — нетерпеливо спросил он.

— Очень трогательно… Но, по-моему, у нас появилось новое действующее лицо. Как вы думаете, кто такой Игорек Пестерев-младший? Я видела его паспорт, в графе «дети» — дубль-пусто. А может быть… — внезапная догадка осенила меня. — Может быть, это их совместный ребенок?! Который остался в России.

Рейно странно хохотнул, поднялся с раскладушки и направился к стене. Я с любопытством следила за ним. Мое неожиданное открытие проняло его (меня и саму оно заставило взволноваться). Настолько проняло, что он, крякнув и упершись руками в пол, сделал стойку на голове. И так и застыл на некоторое время. Я с немым изумлением взирала на его опрокинутое лицо, на подтянувшиеся к светлым бровям ресницы, на свободно болтающиеся пряди волос.