— Сердился он? — спросил я у Коли.

— Ага! — кивнул тот. — Такие с утра всегда сердитые.

— Какие — такие? — поинтересовался я.

— А пьяницы, — ответил мой секретарь. — Вы лицо его видели, Владимир Алексеевич?

— Видел. Накрашенное.

Коля пожал плечами:

— Ну, при мне он не был накрашенным. А я такие рожи частенько видал, когда в «Крыму» судомойкой работал. Это когда человек совсем допьется, у него на щеках сиреневая рябь выступает. Верный признак, что недолго ему.

Я чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Как же я сам не догадался? И эта рябь на щеках, и дрожащие руки, которыми он никак не мог взять чашку с чаем, когда я пришел к нему в аптеку! Все это я наблюдал и раньше у последних пьяниц, почти доходяг. Но повстречав человека благородной профессии, я почему-то отказался видеть в нем пропойцу, а отнес верные признаки алкоголизма к какой-то болезни! Наверное, лекарства и мази для дам ему смешивает тот самый молодой помощник. Или сидит у него в задней комнате какой-то другой человек — не исключено, что пожилая дама. А значит, доступ к морфину и другим ингредиентам имеет не один Горн, а кто-то еще!

— Вот что, Коля, — сказал я. — Дорогу к аптеке ты уже знаешь. Возвращайся туда, послоняйся, поговори с приказчиками из соседних магазинов. Выясни, кто работает у Горна. Понял?

— Понял, Владимир Алексеевич. Что тут трудного?

— Ну, на тебе рубль, поешь по дороге.

Коля взял деньги и снова ушел. Я подумал, что со временем из него выйдет отличный журналист — он мечтал об этой карьере после того, как обвыкся в моем доме, куда я взял его вместо другого паренька, работавшего у меня секретарем, но уехавшего в родную деревню.

По подоконнику застучал дождь. Маша заглянула ко мне спросить — буду ли я завтракать. Я прошел на кухню, поковырял ложкой в овсяной каше, выпил чашку несладкого кофе, потом с досадой рявкнул на свою супругу, чего она, казалось, совершенно не заметила, поскольку давно уже научилась не обращать внимания на мои приступы хандры, которые осенью становились чаще.

— Ты, Гиляй, сегодня кашлял во сне, — сказала она, ставя тарелку на поднос, чтобы унести. — Хочешь, я вечером тебе грудь разотру?

— Скипидаром? — сердито спросил я.

— Зачем? Есть и другие средства. А еще чаю тебе с малиновым вареньем сделаю.

— Это я от твоей стряпни слабею, — сказал я. — Лучше ты к чаю еще котлет нажарь да картошечки с сальцем. Да водочки мне налей или настоечки. Тогда я всю ночь буду спать аки младенец.

Она молча пожала плечами, вышла и только из коридора крикнула:

— И не надейся! Посмотри на себя в зеркало! После того как я за тебя взялась, ты стал выглядеть на пять лет моложе!

Я подошел к зеркалу и взглянул… Пожав плечами, я пошел обратно в кабинет. Там стояла старая печурка, вмазанная в стену и облицованная голландской плиткой. Правда, я давно ее не топил — после того как домохозяин установил во всех квартирах чугунные батареи и вывел их в общую котельную в подвале.

Я взял большой блокнот и выписал имена всех, кого можно было бы заподозрить в преступлении. Подумал и добавил имя певицы Глафиры Козорезовой. Она, конечно, ни в чем не виновата, подумал я, потому что не присутствовала в клубе в вечер убийства, но все четыре участника дуэли с «чашей Сократа» были в нее влюблены. Да и эконом Купеческого клуба намекал мне на то, что нужно искать романтический интерес в этом деле. Посидев еще немного, я вычеркнул имя Глаши и бросил блокнот на диван. Нет, ее впутывать в это дело, конечно, совершенно не надо.