А ведь начиналось все так хорошо. Был стремительный гусарский роман во вкусе прошлого века, были сильные чувства, было, казалось Мари, все для глубокого, романтического и долгого счастья. Будущий Женькин отец, молодой и красивый, с первого взгляда полюбил юную воздушную Машеньку и увел ее «из прекрасной семьи». Трудяга, реалист с каплей романтики в крови, он почему-то решил, что Машенька именно та девушка, которую он мечтал всю жизнь нежно и трепетно носить на руках. Так, собственно говоря, и случилось — Ванечка взял ее на руки в загсе и почти шесть лет Машенька безмятежно, в мечтательном безразличии мурлыкала у него на груди.

Странная получилась пара, странной сложилась и ее семейная жизнь. Спящая красавица, легкий цветок, бережно взращенный любящими родителями, Машенька абсолютно ничего не могла, не умела и не хотела делать. Правда, ей удавалось одеться по фигуре и причесаться к лицу, но тем и ограничивалась ее повседневная полезная деятельность. Да, и еще она читала — до одури, до полной потери чувства реальности. В ее хорошенькой головке причудливо, но вполне благополучно переплетались сюжеты и образы всех прочитанных книг, желаемое и действительное, неясные мечты и волшебные грезы. Может быть, именно поэтому она без конца роняла посуду, мыла пельмени и макароны, и если даже случайно не пересаливала суп, он все равно выкипал до дна; у нее всегда убегало молоко и сгорали котлеты, она забывала в магазине продукты и теряла деньги. Она так волновалась, пришивая пуговицы, словно переходила на красный свет оживленную улицу. И тем не менее пуговица так и не находила своего места, и костюм Ванечки кособочило как на пугале. Как она вырастила Женьку — это загадка до сих пор.

И такая странная жизнь тем не менее шла и много лет не менялась вопреки надеждам отца и мужа. Он возвращался домой с работы всегда веселый, усталый и голодный.

— Машенька, собирай скорее ужин, не то я съем тебя, а Женькой закушу.

Машенька приходила в ужас, прижимала тоненькие пальчики к вискам:

— Боже мой, как ты не вовремя, у меня опять начинается мигрень. — И с голубым или розовым томиком Машенька отправлялась на диван, обтянув голову полотенцем, Женька — на улицу, а Ванечка — к плите, корыту, раковине.

Он терпел, потому что любил их по-настоящему: как мужчина — жену, как отец — сына. Он ждал и надеялся, что Машенька наконец проснется, отбросит свою дремотную безмятежность и станет сыну матерью, ему — подругой, в доме — хозяйкой.

Но надежда эта таяла, медленно, но необратимо. Невинное поначалу мечтательное безразличие становилось злостно расчетливым. Утром, уходя на работу, Ванечка жалел Машеньку, которая обматывала полотенцем голову и страдальчески хмурила бровки, едва открывала глаза; вечером, приходя домой, он заставал ее на диване, рядом с которым набиралась стопочка прочитанных за день книг.

И случилось то, что не могло не случиться. В один прекрасный день Ванечка забежал домой, переоделся, сунул в карман бритву и зубную щетку, прижал на мгновение к себе Женьку… и больше его не видели.