Осторожно отодвинув зеркало, он поставил его так, чтобы оно скрывало его со стороны входа, достал из сумки звякнувшие инструменты. За зеркалом была кирпичная стена, сырая, в плесени и пятнах.

Наверху гремели танцы: ритмично бухала музыка, слаженно, как специально дрессированные лошади, топали танцоры. Можно было работать.

Он приставил зубило к стене, в паз между кирпичами, и стал постукивать по нему молотком, выбивая узкую цементную полоску. Было неудобно — фонарик, подвешенный за его спиной к зеркалу, давал все время вздрагивающую тень, он щурил глаза от летящих крошек цемента и кирпича, сильно стучать не решался и, когда вдруг прерывалась наверху музыка, застывал с поднятым молотком, терпеливо дожидаясь нового ее взрыва, — но дело тем не менее спорилось.

Вскоре кладоискатель просунул в образовавшуюся щель короткий ломик с плоским концом и сильно нажал на него, выламывая из кладки кирпич, — тот треснул и упал на пол. Побежал было наискось по стене, но снова затаился испуганный паук, в свете фонаря показавшийся ему особенно большим, мохнатым и противным.

Он отложил инструменты, достал сигареты и, вздохнув, присел на какой-то чурбачок, словно ему не хватало решимости взглянуть в узкий пролом. Он умышленно медленно курил, с силой сдерживая нетерпение, потом раздавил окурок, резко поднялся и, сняв фонарик с зеркала, взглянул за пробитую кирпичную перегородку, готовый и к горечи неудачи, и к радости успеха.

То, что он увидел там, не обещало ему пока ни того, ни другого. За перегородкой была неглубокая пустота, а там еще что-то, похожее на стену, по гладкую и рыжую. Он просунул в щель ломик и ударил — раздался чистый, чуть дребезжащий металлический звук, а за ним легкий шорох осыпающейся ржавчины. Он начал быстро выламывать соседние кирпичи, пока не образовалось достаточно большое отверстие, чтобы увидеть в нем металлическую дверцу вмонтированного в стену стального ящика, вроде сейфа. Ключевина его была плотно забита грязью и ржавчиной, в нее не вошла бы даже булавка.

Наверху стихла музыка. Пора уходить — сейчас будет традиционный, завершающий танцы белый вальс, который все равно никто не танцует, и отдыхающие начнут расходиться по своим комнатам; можно попасться кому-нибудь на глаза.

Он быстро заложил отверстие кирпичами, замазал пазы грязью и придвинул к стене зеркало.

Выбравшись из подвала, он так же тихо, как открывал, притворил дверь и, прислушиваясь к смеху и возбужденным голосам в зале, задвинул засов и запер его замком, почистился и, незамеченный, прошел в свою комнату. Там он сунул под кровать сумку с инструментами, осмотрел себя в зеркале и спустился в холл, к телефону.

— Это Гусар, — сказал он тихо в трубку. — Тут у меня некоторые осложнения. Мне нужна помощь…

Гонорар был большой. Двадцать семь рублей с копейками. Женька никогда еще не получал таких, Он перебивался убогими информашками в ведомственном журнале, составлял библиографии и рекламные тексты на третью полосу обложки, получая за них редкие семь-восемь рублей. Поэтому двадцать семь рублей, да с копейками — это событие, возможно знаменующее собой переход в обойму удачливых корреспондентов, пока еще без имени, но уже с заработком. Это первый шаг в большую журналистику, в центральную печать: броские, горячие репортажи, интервью у модных и недоступных знаменитостей, взрывные газетные подвалы, беспощадные фельетоны, путь к сердцу читателей, лавина писем, разбуженные страсти. И вершина всего, конечно же, международная пресса: корреспонденции из экзотических уголков планеты, комментарии с места великих мировых событий, рауты, приемы и обеды в посольствах, визитная карточка на двух языках, международные водительские права, постоянная аккредитация на выставках — деньги и слава…