— А что же его светлость? Здоров ли? — нерешительно спросил управляющий, смешно моргая глазами и утирая слезы. — Не будет сегодня?

— Он арестован, — ровно произнесла княгиня.

— Господи! — Илья Лукич отступил назад, попятился, крестясь, и толкнул саблю — она с грохотом упала на пол. Все вздрогнули. — Простите, матушка. — Он, кряхтя, нагнулся и снова поставил саблю в угол, качая головой. — Такой достойный человек!

— Потому и арестован, — сухо отрезала княгиня. — Позовите Ивана, пусть внесет вещи и ждет меня здесь. А вы отправьте их наверх. Настя, не раздевайся, пока не согреешься.

Потом они сидели у камина, протянув руки к огню, молчали; потом, немного согревшись и так же молча, не раздеваясь, при одной свече ждали чай в круглой гостиной — подъемник из кухни не работал, и управляющему пришлось дважды подниматься наверх по лестнице с самоваром и подносом.

После чая княгиня, открыв саквояж и кофры, осмотрела их содержимое, сняла с пальцев кольца, расстегнула браслет и медальон, подержала их над саквояжем и словно уронила в его темное, широко раскрытое сафьяновое брюхо.

— Настенька, никогда и никому ни слова об этом, ты поняла?

Настенька, дрожа, кивнула, глядя, как княгиня бережно укладывает в саквояж связку писем.

— Это самое дорогое — письма князя ко мне. Здесь они все, даже те, что он писал мне еще до нашего венчания…

Снова, кряхтя и вздыхая, поднялся Илья Лукич, он принес два серебряных семисвечника и поставил их на край стола.

— Оставьте нас, — сказала княгиня. — Вы больше не нужны.

— Прощайте, матушка, благослови вас бог. — Он попятился к лестнице и издалека быстро крестил Настеньку. — Прощайте, барышня.

Княгиня встала, выпрямилась и смотрела ему вслед, пока не затих скрип ступеней. Сейчас, при свете свечей, она особенно была похожа на тот портрет, что, неоконченный, висел в кабинете князя, — высокая, прямая, властная и решительная.

— Настенька, позови сюда Ивана.

Настенька взяла один из подсвечников.

— Тетушка, мне страшно одной.

— Мне тоже, деточка, иди.

Настенька (сердце ее билось так, что вздрагивали свечи в чашках канделябра) спустилась вниз и, пугливо озираясь, пошла через темный зал. Ей казалось, что в тени колонн кто-то прячется и хочет напугать ее, и когда вдруг забили часы и по всему дому разнесся их медленный, какой-то поминальный звон, она тихо вскрикнула и остановилась. Замирая сердцем, она испуганно осматривала весь зал — рояль, мебель в чехлах и люстру в кисее, свое отражение в бесчисленных зеркалах в простенках, блики на паркете от свечей, тяжелые, чуть вздрагивающие шторы на балконных дверях, и ей становилось уже не страшно, а грустно. Она любила этот старый уютный дом, здесь она родилась, здесь скончалась ее матушка, здесь прошло ее детство и началась юность…

Часы пробили двенадцать и долго еще гудели, словно не все успели сказать своим старым боем. Настенька вздохнула, позвала Ивана и снова поднялась наверх.

Княгиня, будто очнувшись от тяжелого сна, молча посмотрела на нее, на вошедшего следом шофера.

— Иван, возьми вещи, ключи от подвала и жди нас внизу. Мы идем следом. Присядем, Настенька. — Княгиня обвела глазами стены гостиной и достала из сумочки платок…