Шофер стоял у входа в подвал.

— Илья Лукич у себя? Спит?

— Молится, — усмехнулся шофер, отпирая дверь. — Я его запер. Осторожнее, ваша светлость, ступеньки крутые.

Из двери дохнуло холодом и затхлостью.

— Дай Насте руку.

Они стали спускаться винтовой лестницей. Настенька все сильнее дрожала от пронизывающей сырости.

В подвале, где издавна складывалось все, что уже отслужило свой век или вышло из моды и что было жалко выбросить, потому что каждая вещь напоминала что-нибудь хорошее или была особо любима кем-то из семейства, княгиня, придерживая подол платья и высоко подняв канделябр, пошла впереди и шла спокойно и уверенно, как в зале при ослепительном свете электричества. Настенька было задержалась у корзинки со своими игрушками, которые хорошо помнила и по которым, случалось, еще грустила, но тетушка обернулась, покачала головой, и она послушно догнала ее.

За поворотом, под крутым и низким сводом, княгиня остановилась. Иван с трудом, в три приема отодвинул в сторону тяжелый, с мраморной доской и овальным мутным зеркалом умывальник, за которым открылась в стене ниша и в ней — стальная дверца.

— Это еще прадед предусмотрел, кажется, во время пугачевского бунта, — пояснила княгиня, вставляя в скважину большой ключ и с усилием поворачивая его.

Дверца ржаво заскрипела и отворилась. Княгиня брала из рук Ивана вещи и, стараясь не смотреть на них, укладывала в холодный железный ящик.

— Здесь все наше прошлое, — тихо, опустив голову, словно прощаясь с ним, сказала она. — Посмотри, Настенька. — Она открыла маленький, красного дерева футляр и вынула из него золотую ласточку, усыпанную блеснувшими брильянтами. — Это я берегла для твоей свадьбы. Надеюсь, не напрасно.

Настенька положила на ладонь золотую пташку со стремительно раскинутыми крыльями.

— Тетушка, давайте оставим ее, на счастье.

— Нельзя, девочка, нельзя.

Княгиня задула свечи в подсвечниках и опустила их внутрь ящика. Настенька зачем-то бережно положила туда и свой засохший букет. Тяжело хлопнула дверца, княгиня повернула ключ и убрала его в сумочку.

Шофер придвинул тазик с раствором и несколько кирпичей и при свете коротенького огарка заложил нишу, размазал по стене цемент, притер его пылью и придвинул на прежнее место умывальник.

— Настенька, не забудь, — еще раз сказала княгиня, — никто и никогда не должен знать об этом. Иван, мы пойдем в машину, а ты выпусти Лукича, пусть закроет за нами. Да накажи и ворота как-нибудь затворить…

Машина мчалась в город. Снова были темная дорога, холод и страх. Снова запах гари, стрельба и злобные крики. Где-то у Петровского замка опять вышел на дорогу патруль. Иван резко вывернул в сторону, объезжая его. Раскатисто вабили винтовки. В машине вдруг что-то заскрипело, она стала снижать ход. Ударил откуда-то сбоку еще один выстрел, и шофер уронил разбитую голову на руль. «Адлер» завилял и, уткнувшись в тротуар, остановился.

Сзади нарастал топот тяжелых сапог. Машину окружили и задергали ручки дверец бородатые солдаты с винтовками со штыками, и один из них, с красной повязкой повыше локтя, увидев убитого шофера, сказал, вроде бы сожалея: