— Зайдем через гардеробную.

Дверь туда находилась в другом конце кабинета. В узенькой гардеробной было очень тепло. И неудивительно! Общую со спальней стенку занимала печка. Здорово придумано! Дениса почему-то всегда раздражали дрова в спальне. Нет, конечно, против камина он не возражал! Сесть с книжкой и вытянуть ноги к огню — что может быть лучше? Но камином комнату не обогреть. Печка за стенкой, в гардеробной, — отличная идея. Опять же и вещи под рукой.

Оба помещения соединялись дверью, ее-то Митя и открыл, тут же услышав окрик Тоннера:

— Не входить!

Князь лежал на кровати в полутора шагах от Дениса. Тоннер, склонившись над ним, левой рукой искал пульс, правой держал маленькое зеркальце у носа Северского. Киросиров и Терлецкий стояли рядом.

— Князя бы прикрыть, а то голым лежит, люди глазеют, — предложил урядник.

— Мертвые сраму не имут, — отодвинув зеркало, произнес Тоннер.

— Князь умер? — спросил Терлецкий, нагибаясь, чтобы поднять с пола бокал.

— Да!

— Царствие небесное, — перекрестились стоящие в дверях.

— Пока не трогайте ничего, Федор Максимович. Надо внимательно все осмотреть. А вдруг убийство?

— Убийств без ран не бывает, Илья Андреевич. А здесь ни крови, ни отверстий, — резонно заметил Терлецкий.

— Еще как бывают, Федор Максимович! У меня опыт — будь здоров, всяко видал. Я ведь по специальности — судебный медик.

— Вот как! — удивился Терлецкий. — То-то я удивлялся, откуда вы так хорошо полицейские порядки знаете? Входить нельзя, трогать нельзя…

Тоннер, повернувшись к Киросирову, спросил:

— Угорают часто?

— Да! Очень! Прошлой зимой каждую неделю кто-нибудь обязательно угорал. А в Больших Углах в сочельник — целая семья!

— Целая семья?! — взмахнул руками Федор Максимович.

— Да! Отец, мать, трое ребятишек, коза…

— Козу в доме держали? — удивился Терлецкий.

— Нет, в хлеву. Но тоже угорела. Волшебным, понимаете, образом. Вместе с коровой и тремя свиньями. Сам не видел, снега намело — ужас, только на вторые сутки туда добрался. Староста доложил. И главное, никаких следов от скотины не осталось. Угорели подчистую.

— Мда… — Терлецкий, покачав головой, с сомнением посмотрел на урядника.

— И здесь угар, всенепременно, угар! — безапелляционно заявил Киросиров, голос его внезапно стал грозен: — И кто тут печку топит?

— Я, — раздался голос за спиной Дениса. Гришка подошел тихонько вместе с остальными слугами и выглядывал из-за господских спин. — Барин рюматизьмой страдал, любил, когда тепленько.

Митя кивнул в сторону печки:

— А когда вьюшку задвинул?

— Вообще не закрывал. Василий Васильевич угара боялись, как в воду глядели. — Гришка всхлипнул и утер слезу. — Закрывать только в лютые морозы разрешал. И то под его присмотром.

— Убивец!

Никодим, выпустив Глазьева, рванул через спальню. Стоявшие на пути Киросиров с Терлецким не успели и бровью повести, как могучий егерь в два прыжка пересек комнату.

— Пьяница! — Он схватил несчастного Григория за грудки, уже засвистел в замахе кулак, но ударить не смог. На руке егеря повисла рыжая Катерина:

— Не бей его. Отпусти, антихрист. Я ночью еду приносила. Князь велел мне дров в печку подкинуть. Так вьюшка открыта была! Святой истинный крест!