Прошло каких-нибудь две недели, и Хуссейн с Тимуром уже кочевали вдоль по течению Мургаба во главе небольшого войска в три сотни сабель.

Именно войском, а не как-либо иначе следовало называть эту стихийно сложившуюся толпу единомышленников. Острая ненависть к чагатаям и железная дисциплина делали эту боевую единицу весомым аргументом в предстоящем споре с Ильяс-Ходжой. Конечно, у царевича сил намного больше. Но не всегда же будет так.

Поскольку отряд разросся, возникла необходимость разделить его на части для удобства командования. Во главе сотен встали Курбан Дарваза, Байсункар и Аяр, молчаливый сорокалетний человек, большой, судя по всему, мастер военного дела, бывший у Курбана помощником. Присоединясь к эмирам, сотники составляли вместе с ними военный совет, на котором обсуждались планы на ближайшее будущее и детали предстоящих операций. Все далеко идущие, принципиальные планы Тимур и Хуссейн доверяли только друг другу.

Роль своеобразного секретаря играл Садвакас, молодой тонкошеий персиянин, единственный из отряда Хуссейна, кому удалось выжить в кровавых перипетиях последних месяцев. При дворе Хуссейна в Балхе он был то ли носителем опахала, то ли ещё кем-то в этом роде. То есть человеком в высшей степени изнеженным и тонкокостным. Очень было удивительно, что остался в живых именно он. Хуссейн испытывал к нему огромное доверие и ни на чём не основанную приязнь. Может быть, только на том, что Садвакас был единственным из выживших. Но достаточное ли это доказательство преданности? Такой вопрос задавал себе Тимур. Себе, но не названому брату, ибо понимал, что вопросом этим он его глубоко обидит.

Жизнь настала весёлая и разнообразная. Чуть ли не каждый день совершалось какое-нибудь геройство или приключение. То попадётся команда чагатайских мытарей[37] и останется висеть на старой чинаре рядом с дорогой. То купеческий караван попадёт в их засаду, и караван-баши придётся расстаться с самой ценной частью товара, чтобы не расстаться с ещё более ценным — жизнью.

   — Я забираю у вас только то, что вы всё равно отдали бы Ильяс-Ходже, — говорил Тимур убитым горем предводителям караванов.

   — Ильяс-Ходжа всё равно возьмёт своё из того, что осталось, — осторожно и горестно возражал купец.

   — Ну тогда пусть он тебя защитит. Согласись, это бесчестно — брать деньги, обещая взамен защиту, и не выполнять обещаний.

Купец молчал, не решаясь возражать и тихо радуясь про себя, что этот разбойник столь выгодно отличается от других. И жизнь дарует, и половину товара. Таким образом, Тимуру, как ни странно, удавалось добиваться своего. Несмотря на то что они с Хуссейном, как ни крути, занимались самым натуральным грабежом, среди торговцев о них сложилась слава людей великодушных и благородных, чуть ли не бескорыстных. А об Ильяс-Ходже ходили разговоры, что он правитель никудышный и, несмотря на все свои тысячи всадников, не способен навести порядок в стране.

Царевич не мог всего этого не знать, и, понятное дело, им овладевало всё большее и большее бешенство. Итак, этот Тимур, о смерти которого ему уже неоднократно докладывали, не только жив и здоров, но и способен вредить ему, наследнику чагатайского престола и наместнику Мавераннахра! Надобно было положить этому конец. Ильяс-Ходжа стал готовить специальное войско для похода на юг, за реку Аму, для поимки мятежных эмиров. Но сам царевич не мог оставить Самарканд на сколько-нибудь длительное время. Город казался ему ненадёжным, скрытая враждебность с годами не утихала, город не хотел примириться со своим правителем, а правитель не оставлял усилий для того, чтобы его окончательно покорить.