— Он никогда не оставляет тебя своими молитвами.

   — За это спасибо, но — к делу.

   — Мунке-багатур, племянник правителя Хорезма, поступил на службу к Ильяс-Ходже. И сделал это с одной только целью — добраться своими кровавыми лапами до твоего горла, господин. Три тысячи всадников, господин.

   — Мунке-багатур...

   — Именно так.

   — Не самый искусный воитель.

   — Но три тысячи, господин, три тысячи чагатайских всадников!

Тимур прошёлся по шатру, утопая каблуками в кошме.

   — Когда они выступают?

   — Мне кажется, они уже два дня в пути.

   — Из Самаркандского тумена?

   — Нет, Ильяс-Ходжа боится оставлять город без надлежащего контроля. На улицах полно чагатаев, караул возле каждой мечети, каждого караван-сарая. Он взял людей из Бухарского тумена. Бухара тихий город.

   — Что ещё ты хочешь мне сказать?

   — Я уже сообщил всё, что было велено.

В это утро не только Тимур развлекался беседой с неожиданным гостем. Эмир Хуссейн принимал в своём шатре небогато, но прилично одетого человека. Он ничем не выделялся, ходил мягкой походкой, обладал обыкновенными, незапоминающимися чертами лица, говорил тихим голосом, и взгляд его был абсолютно неуловим. Назвался он простым, ничего не говорящим именем, эмир Хуссейн тут же забыл, каким именно.

   — Мы уже полдня ходим с тобой вокруг да около. Что ты, наконец, хочешь мне сказать?

   — Я хочу сказать, господин, что не вечно длиться твоему изгнанию из родового гнезда.

   — Слышал я это.

   — Что не вечно терпеть тебе обиду со стороны зловредного хуталлянского правителя Кейхосроу, может быть, уже близок день справедливого отмщения.

   — И это, видит Аллах, ты мне уже говорил!

   — Это говорю не я, а тот, кто меня послал, он много выше меня, он бесконечно выше меня, и он в силах сделать всё, что здесь обещают мои недостойные уста.

Хуссейн сердито надул щёки, свёл вместе густые брови и хлопнул пухлыми ладонями по коленям.

   — Так кто он, этот всесильный, тебя пославший? Пора, пора уже и имя произнести!

Посланец с незапоминающимся лицом мягко улыбнулся, прикладывая руки к груди:

   — Неужто, господин, ты ещё и сам не догадался, кто это мог бы быть? Кто может обещать так много?

Хуссейн развёл брови и снова свёл их, напряжённо думая.

   — Кто сильней всех в Мавераннахре, а скоро будет сильнее всех во всём улусе Чагатайском, а, господин?

Сообразил, сообразил наконец Хуссейн. Об этом можно было говорить с уверенностью — столько крови одновременно прилило к его щекам и засверкало в глазных яблоках.

   — Так ты...

   — Да, господин, да, — торопливо бормотал гость, — меня послал он, царевич Ильяс-Ходжа. Он предлагает тебе дружбу и лучшее место подле своего трона.

   — Ты пришёл, чтобы сказать мне...

   — И услуга невелика, та, о которой он дружески просит тебя, господин.

Хуссейн встал и, тяжело ступая, направился к говорящему, занося, как разъярённый медведь, свои мощные лапы.

   — Если вдуматься, если вдуматься, господин, у вас общий враг. Он не только нарушает безмятежный мир души благородного царевича, он затмевает и солнце твоей собственной судьбы.