— Она ушла, не бойся, Ленни. Иди к нам.

Парень осторожно садится за стол и берёт свои ножницы.

— Схожу наверх, — говорит Лампёшка после ужина.

— Так поздно? — удивляется Марта.

— Да. Я ненадолго.

Она с топотом взбегает по лестнице, торопливо стучит в дверь. Не дождавшись ответа, входит в комнату, кидается к окну, прячется за штору и смотрит.

Спускаются сумерки, из моря медленно выползает тьма. «Зев ночи» — называла это когда-то мама. Вдруг вдали вспыхивает огонёк. Свет разгорается всё ярче и начинает медленно вращаться. Он там, знает теперь Лампёшка, под замком. Наверное, полуголодный и совсем без выпивки. Скорее всего, проклинает всех подряд и её в первую очередь, но этот свет — её отец, вот он. Это он его зажигает.

— Что ты там делаешь? — доносится из-под кровати. Голос мальчика сердитый и сонный, будто его разбудили. — Я же запретил тебе смотреть в то окно. А тебе хоть бы хны. И где ты сегодня пропадала? Я даже не купался, ты что, не знаешь, что со мной будет, если я не…

— Завтра, завтра, — отзывается Лампёшка, не выходя из-за шторы. — Завтра утром, первым делом. Обещаю.

— Но нужно каждый день…

— И знаешь что, Рыб?

— Эдвард.

— Знаешь, что ты будешь делать потом?

— Что?

Лампёшка спрыгивает с подоконника. Вот он, на полу, тощее бледное создание с чересчур большой головой, торчащей из-под кровати. Она вдруг расплывается в улыбке.

— Что? — сердито повторяет он.

— Потом ты будешь учить меня читать. — Она кивает, потому что её разом покидают сомнения. — Читать и писать.

Каждую ночь Август видит во сне её лицо.

Видит так отчётливо, что, кажется, мог бы дотронуться до него. Чёлка, спадающая на глаза. Нежная щека. Волоски на ней, мягкие, как пушок.

И тут он бьёт по этой щеке тростью, и сон лопается как мыльный пузырь.

Август просыпается, задыхаясь от раскаяния. Каждое утро, снова и снова. Он жмурится от яркого света и слышит, как в голове одна за другой со свистом проносятся мысли: о том, чего ни в коем случае не следовало делать, как бы он поступил теперь и поступал бы всегда, если бы представилась возможность. И что такой возможности не представится. И что он сам виноват.

Утопить мысли в стакане не выйдет: выпить нечего, а дверь заперта.

Всё, что можно было разбить, уже разбито.

Всё, чем можно было себя попрекнуть, уже сто раз сказано. Слабак. Конченый человек. Ничтожество.

Никудышный из него вышел муж, моряк, отец. Никудышный смотритель маяка.

Правда, последнее ещё можно исправить. Хоть чуток загладить свою вину. Не ради себя, о себе он и не помышляет. Ради Лампёшки.

Вот Август и затаскивает себя наверх, на одной ноге и одном обрубке, каждый вечер, ступенька за ступенькой. Уходит на это полчаса. Порой и больше. В темноте он зажигает фитиль и смотрит, как луч скользит по чёрной воде.

Вжих — есть, вжих — нету. То появляется, то исчезает, словно и не было.

Вжих — есть, вжих — нету. Вжих — свет, вжих — тьма. Была у тебя жена — вжих — и дочь — вжих, была служба, была нога. Была и сплыла. Словно и не было.

Когда наступает утро, он тушит огонь и продолжает глазеть на море, на скалу. Проклятая скала!