— Мы победили?
— Отбились, — уточнила графиня. На мгновение спрятала лицо в ладонях, вздохнула глубоко, словно изгоняя усталость, и с грустью посмотрела на дочь.
— Наверх поднимались два масана.
— Один сбежал. — Лана постаралась ответить твёрдо, и у неё получилось.
Тон сказал всё, сделав ненужными дальнейшие расспросы, и у Юлии запершило в горле, потому что она не хотела, чтобы Лане пришлось пройти через подобное.
— Добро пожаловать во взрослую жизнь, дочь, — с трудом произнесла фата.
На её глазах выступили слёзы.
— Взрослый — значит, убийца? — тихо спросила девушка.
— Взрослый — значит, умеющий защитить себя и тех, кого любишь. — Графиня прошлась по комнате и остановилась, брезгливо разглядывая мёртвых вампиров. — Они могут вернуться.
— Мы уедем?
— Ещё не знаю… Но на всякий случай запомни: недалеко от Петербурга, в лесах между Териоки и Койвисто, на старой финской мызе живёт фата Дементия. Моя родная тётка, ставшая теперь Белой Дамой. Если что случится — беги к ней, милая.
— Что случится, маменька? — Лане не понравился тон графини. — О чём ты говоришь?
Вопрос остался без ответа… Фата Юлия не хотела пугать дочь, рассказывать, что магической энергии у них осталось совсем чуть и ещё одного нападения им не отбить…
Глава 3
Озёрский уезд, 1920 год, август
В кромешной тьме августовской ночи телефон затрезвонил иерихонскими трубами. Не так мощно, но так же громко. Хотя… В темноте все звуки громки.
Как бы там ни было, телефонный звонок взорвал спальню и должен был перепугать её обитателей, но этого не произошло — председатель уездной ЧК к ночным звонкам привык.
Правая его рука легла, разумеется, на спрятанный под подушкой револьвер — тоже привычка, — и вздрогнул Отто от громкого звука — естественно, но не испугался. Чуть приподнялся, снял трубку левой и хмуро бросил:
— Лациньш… У-у… Да говори громче, вша тифозный, видишь: не слышу, сволошь… — По-русски Лациньш говорил чисто, но иногда нарочно коверкал слова. — Кто?!
— Бруджа…
— А. — Окажись собеседником кто иной, Лациньш, возможно, вспылил бы и долго, с наслаждением, материл побеспокоившего его товарища, но товарища Бруджу бывший латышский стрелок уважал за стойкость, волю и настоящую революционную бескомпромиссность, признавая, что русских холодный Пётр ненавидит даже больше, чем он, проходивший выучку у палачей Троцкого. — Что случилось?
— Подымайте ЧОН, товарищ Лациньш, — быстро произнёс Бруджа. — Прямо сейчас поднимайте, а то уйдут.
— Кто уйдёт?
— Озёрская с дочерью…
— Они же мирные, — проворчал Отто, снимая руку с «нагана».
— Внешне — мирные, — торопливо ответил Бруджа. — А на деле — связные белых.
— Графиня? — не поверил главный чекист. — Она сидеть в поместья ниже воды, тише травы…
«Наоборот, придурь человская», — едва не брякнул вампир.
— …Вот когда займёмся недвижимостью, тогда и разберёмся с этой пережиток царского режима. — Лациньш зевнул.
— У них пулемёт на чердаке. «Льюис»! Лично видел.
— Это серьёзно… — Идти под пулемёт, да ещё среди ночи, Лациньшу не хотелось даже во главе ЧОНа. Пулемёт, он ведь без разбору лупит, прилетит шальная пуля — и всё, лежи в красном гробу и слушай траурные речи красных товарищей. А в гроб Лациньшу не хотелось, не для того он в ЧК подался, чтобы ради каких-то идеалов жизнь свою молодую терять.