— По слухам, графы Озёрские знались с нечистой силой — во всяком случае, так говорили о последней графине — Юлии. Она не местная была, из Москвы, а граф считался завидным женихом, вот, наверное, неудачники и запустили тот слух.

— Что она колдунья?

— Ага. — Ройкин заметил, что Лера с трудом терпит запах табачного дыма, и больше не курил. И даже пепельницу отставил на соседний столик. — После революции граф Александр подался к Врангелю, да там и погиб. Юлию же убили большевики во время штурма усадьбы — там скрывалась белая банда. — Дима выдержал короткую паузу. — Графиню убили, а её дочь, красавицу семнадцати лет, изнасиловали и бросили в лесу умирать.

— Жуть какая! — поёжилась Лера.

— А после смерти графини пошли слухи о том, что где-то в усадьбе спрятаны несметные сокровища, и их искали все, кому не лень.

— И вы с друзьями?

— А как же, — подбоченился Ройкин. И тут же осведомился: — Решили насчёт вечера?

— Это вообще что?

— Что «что»? — не понял водитель автобуса.

— Вот это… — Газон неуверенно повёл рукой в сторону грязного окна, словно намереваясь то ли благословить, то ли посолить окружающее пространство. — Что?

— Озёрск, — коротко ответил шофёр.

— А сидел я где?

— Здесь и сидел, в первом ряду.

— Я не про колымагу твою, — отмахнулся Газон. — Я в целом. Сидел я где?

— Здесь, — не стал тратиться на новое слово шофёр.

— Прямо здесь? — удивился Шапка. Огляделся, но ничего привычного не приметил: ни камеры на шестерых, ни столовки, ни мастерской. — А не врёшь?

— В двадцати милях к северу.

— Почему?

— Там воздух чище.

— А-а… — протянул дикарь. — То-то у меня голова болит.

— Таблетку дать?

— Мне выпить нужно.

— А мне в рейс пора. — Водитель начал тяготиться слишком назойливым пассажиром. — Выходишь?

— Прощай.

— Скатертью дорога.

Сойдя на грешную землю, Газон уселся на лавочку в тени, поставил руки на бёдра и принялся с важным видом озирать округу, попутно раздумывая, где бы сшибить деньгу, и по возможности — лёгкую. Потому что на тяжёлую деньгу в нём просыпалась аллергия, а не срубать нельзя, потому что заработанного в принудительных мастерских хватало в обрез, а душа жаждала праздника.

Округа же, к сожалению, ничего пока не обещала, приглядываясь к гостю с подозрительным провинциальным прищуром.

— Дела, — протянул дикарь. — Дела…

Главная площадь Озёрска была симпатичной, но обыкновенной. Впереди, если смотреть на юго-юго-запад, стоял безликий дом районной администрации — квадратный, кирпичный, с огороженной парковкой и скучающим полицейским на крыльце. Справа от него высилась окружённая сквером церковь — архитектуры обыкновенной, но чистенькая, хорошо отреставрированная и потому привлекающая внимание. Затем шёл жилой дом, на первом этаже которого призывно пестрела вывеска магазина — поход в него Сигизмунд пока отложил, затем — дом с каким-то банком, затем гостиница, именующаяся «отелем „Озёрск“», а за ней — нечто развлекательное под названием «Бродвей», видимо, бывший Дом культуры.

— Дела…

«Банк, что ли, ограбить?»

И тут же — секунды не прошло! — Газон сложил в покрытой красной банданой голове выверенный до мелочей план дерзкого, шумного, а главное — удачного налёта. Вот он смело подбегает к полицейскому челу, отвешивает растяпе могучую затрещину и овладевает оружием. Вот он врывается в помещение банка, потрясая пистолетом и пуляя в потолок. Вот он прыгает в седло верного мотоцикла и мчит в перспективную даль, победоносно размахивая длинным рублём…