– Действительно, все просто, – засмеялся Олег.
– А теперь пошли, просмотрим все материалы. На твою статью очень надеемся.
Олег Леонидов.
Не вечер, не ночь. Не осень, не зима.
Леонидов шел по Чистопрудному бульвару. Пошел снег, медленно тая лишь коснувшись земли, но деревья покрывались чистым серебром наступающей зимы.
С криками мальчишки в старых коротких гимназических шинелях играли в снежки.
Мимо пробежала барышня, мазнула по Леонидову серыми лукавыми глазами и заспешила дальше, мелькая фетровыми ботами.
С козырька кепки капал на пальто растаявший снег.
Город преобразился, стал нарядным.
Леонидов шел по бульвару. Словно чужой в этом любимом им городе.
На Рождественском бульваре у него проверили документы двое в заношенной милицейской форме и отпустили его с явным неудовольствием.
На одном из домов висел здоровенный плакат – красноармеец в шлеме и гимнастерке с разводами кому-то яростно грозил, что он хотел сказать, никто не ведал, так как краска с текстом за осенние дожди стерлась.
Ах, город, город. В котором он был счастлив и несчастлив. В котором к нему прилетала птица удачи, садилась рядом, а поймать ее он никак не мог.
Скамейки на бульваре, разобранные на дрова, разбитые фонари, которыми когда-то гордилась Государственная Дума.
Город его прошлого, в котором не залетит птица удачи, потому что поймал ее Глузмани держит в клетке в подвале ЧК.
У Страстного монастыря милиция гоняла оборванцев, они, словно насекомые, разбегались по окрестным дворам и бульварам.
Леонидов не стал искать неприятных встреч, перелез через сплошную ограду и попал на Большую Дмитровку.
В Козицком переулке Леонидов зашел в маленькую мясную лавку.
На крюках висел большой выбор конины и пара свиных туш.
Приказчик объяснял старушке преимущества конины над говядиной.
Из-за занавески вышел хозяин, здоровенный мужик в засаленном жилете.
Он посмотрел на Леонидова и крикнул:
– Ваше благородие, прапорщик Леонидов.
Олег внутренне напрягся.
– Не узнаете, милый Вы мой, спаситель, можно сказать. Я после госпиталя как уж искал Вас. Вы же меня с немецкой стороны вынесли.
– Шарапов, старший унтер-офицер Шарапов, – обрадовано вспомнил Леонидов.
– Не побрезгуйте, зайдите, – Шарапов откинул занавеску.
В комнате стоял стол, два стула, вешалка, все остальное занимали цинковые лари.
– Шарапов засунул руку за ларь, достал бутылку.
– Казенная, старая, сейчас мясо поджарим…
– Тебя Михал Михалыч зовут, точно?
– Помните, подумать надо.
– Не могу я, Миша, пить, работа очень важная. Я в лавку зашел маленький кусочек говядины прикупить.
– Зачем маленький, да я Вам тушу продам.
– Зачем мне туша, мне вот такой кусочек надо, – Леонидов показал.
– Батюшки святы, это же здоровому мужчине на один зуб.
– Я котеночка подобрал…
– Святая душа ты, Олег Алексеевич, другие нынче животинку забивают на обед, а ты, себе отказывая, растишь. Погоди.
Шарапов нагнулся над ларем, вынул мясо.
– Это говядинка, а это отбивные свиные для тебя, а то после фронта здорово ты с лица спал.
– Леонидов полез за деньгами.
– Не обижай, возьми от чистого сердца. Другим разом плати, а сегодня не надо. А выпить зайди обязательно.