– Видите ли, я случайно встретился с его женой и маленькой дочкой. Она страшно переживает за него, говорит, что он очень тяжело болен…
– Ну да, тюрьма не курорт.
– В том-то и дело. Скажите, не могли бы передать ему от жены и дочери крохотную посылку?
Дик отвел глаза от скрипки и несколько напрягся.
– Посылку? Но это строго запрещено.
– Ах, я просто неудачно выразился, – поправился Олаф. – Какая там посылка! Речь идет всего-навсего об авторучке… Жена просит вас передать ему авторучку.
Олаф смотрел на Дика с обезоруживающей улыбкой.
– Авторучку? Но зачем она ему?
– Это не просто авторучка, господин Старридж. Это авторучка от его жены. Его любимая ручка, которой, как объясняет его супруга, он очень любил писать. Можете себе представить, как ему это будет приятно, когда узнает, что эта авторучка нашлась, и он сможет ею писать письма жене. Тем более сейчас, когда он ожидает приговор, который будет весьма суров.
– Да-да, он часто говорит, что у него нет ничего дороже, чем жена и дочь. У него в камере стоят их портреты.
– Вот видите, я думаю, ему было бы чрезвычайно приятно получить такую весть от жены и дочери, а затем написать им этой ручкой несколько теплых строк…
Мона подошла к Дику сзади, обняла за плечи, прижалась грудью, взъерошила волосы на затылке.
– Да, конечно, я могу сделать это, – моментально сдался Дик, почуявший запах женщины, которая сводила его с ума. – Я всегда говорил, что он нормальный, вежливый парень.
– Ну, тогда я пошел, – быстро сказал Олаф, кладя на стол черную авторучку. – Уверен, звучание этой скрипки произведет на вас сильное впечатление.
Дик, снова завороженно уставился на сказочный инструмент. Олаф и Мона обменялись быстрыми, понимающими взглядами.
«Моя любимая и единственная!
По зрелом размышлении и после многочисленных молитв моему богу я принял решение покончить с жизнью и, таким образом, не позволить казнить меня моим врагам. Казнь через расстрел я еще принял бы, но позволить повесить себя рейхсмаршал Великой Германии просто не может. Более того, эти казни должны были быть обставлены наподобие низкопробного представления с прессой и кинооператорами (чтобы показывать потом все это в кинотеатрах в журнальных выпусках новостей). Они озабочены только тем, чтобы сделать из этого сенсацию.
Я, однако, хочу умереть спокойно, чтобы на меня не таращилась при этом толпа зрителей. Моя жизнь все равно уже закончилась – в тот момент, когда я сказал тебе последнее "прощай"… Твой Герман».
Извлечение из предсмертного письма Германа Геринга
Глава XIX
И настал судный день
Вдень объявления вердикта Трибунала, 30 сентября 1946 года зал и ложи Дворца правосудия были забиты, как в первые дни работы, хотя пускали в них только по специальным пропускам. Гостевой балкон, казалось, вот-вот рухнет. В пресс-руме невозможно было найти место для работы из-за великого множества примчавшихся со всех концов планеты журналистов.
Полковник Эндрюс, пребывавший во время перерыва в отпуске, вернулся полный сил и энергии. Все дни перед объявлением приговора он проводил секретные совещания со своими офицерами и поклялся не допустить никаких чрезвычайных происшествий, которые могут нарушить столь важную церемонию. Никаких террористических актов, никаких самоубийств, никаких волнений, никаких покушений! – провозгласил он. В зал суда было запрещено приносить любые посторонние вещи. Было приказано максимально сократить число немцев во Дворце правосудия. Обыскивали даже адвокатов подсудимых. Были оцеплены все кварталы, прилегающие к Дворцу, блок-посты установили на всех дорогах, ведущих в Нюрнберг. Американские журналисты в приватных разговорах с добродушной усмешкой говорили Реброву, что полковник не столько заботится о безопасности, сколько демонстрирует свое усердие. Зачем эти танки? Зачем приказали покинуть Нюрнберг женам обвиняемых?..