Его слова заставили меня задуматься о том, чем же должна быть для них смерть… или, вернее, мысль о смерти. И присутствовала ли она постоянно в их умах, наподобие жужжащей мухи, или негромко и тупо пульсировала, как зубная боль.

Не знаю. Быть может, у них вообще отсутствует понимание смерти, и они просто делают то, что делают, бессознательно, подобно тому, как дерево осенью сбрасывает листья. Я на самом деле им сильно завидую. Что они, как не простое вместилище, которое ждет, чтобы его заполнили? Брюхо, брюхо, брюхо. Лоно, лоно, лоно.

Если заблудившиеся овцы плутают где-то у Седла Пострельщика, тогда они должны быть видны на открытом склоне. А если они спрятались в зарослях падуба у Верхнего пруда, мы услышим их даже с этого расстояния. Скорее всего, холодная погода погнала их через куропаточью пустошь к старым охотничьим засадам, где они могут на какое-то время укрыться от ветра. Мушкет исследовал каждую кучку камней, запрыгнул в яму, где мы прятались с Отцом, когда охотились на оленя, но ничего не нашел и побежал к торфяному валу, где Кэт укрывалась от ветра.

– Жаль, я не взял бинокль, – сказал Отец. – Ни черта не вижу отсюда.

Он смотрел дальше того места, где тогда упал олень.

– Они не могли уйти к Черной трясине, Отец, – сказал я. – Мы были там два дня назад и увидели бы их.

– Да, но что заставило их уйти? – размышлял Отец, снова всматриваясь вдаль.

– Такое случается иногда, разве нет?

– Ну да, одна-две забредут куда-нибудь, это не редкость, но не девять.

– Может быть они ушли из-за того же, из-за чего олени пошли этой дорогой из Вайрсдейла, – предположил я.

– Но в ту сторону они бы не побежали, верно? – сказал Отец.

– Их что-то здесь напугало, – сказал я.

– Может быть, – сказал он и, закашлявшись, принялся растирать грудь.

В этот раз кашель продолжался дольше, чем обычно.

– Господи Иисусе, ну что, слышишь, что со мной? – произнес он. – Это будет и с тобой через двадцать лет, если ты сюда вернешься.

– Это все твое курево, Отец, – сказал я.

– Курево тут ни при чем, – возразил он, вытирая рот рукавом. – Проклятая долина, она калечит.

– Отец, это кашель, – сказал я. – Ты будешь жить.

– Ты и в самом деле хочешь привезти ее сюда, Джон? – сказал он, бросив взгляд туда, где Кэт гладила Мушкета по голове. – Ты этого хочешь для нее? Хочешь потратить всю свою жизнь на то, чтобы гоняться за чертовыми дурами-овцами по пустошам?

– Это работа, – сказал я. – Здесь много всякой работы. И если ее нужно сделать, значит, она должна быть сделана.

– Да ты посмотри на нее, – настаивал Отец. – Чуть ветер будет покрепче, и ее попросту сдует отсюда вниз.

– Через полгода, – упорствовал я, – ты не поверишь, что она когда-то жила в другом месте. Я уверен.

– Полгода? – переспросил Отец. – Неделя не прошла, а она уже совсем рехнулась.

– Это из-за ребенка, – возразил я. – А как только он родится, она успокоится.

– Знаешь, Джон, есть на свете человек, которого ты не сможешь одурачить никогда, – сказал он. – Этот человек – ты сам. Даже и не пытайся. Только зря время потратишь.

Он поплотнее застегнул куртку и поднял воротник, чтобы защититься от усилившегося ветра.