— Кричала на меня. Все одно, больше я там не бываю.

— Дома?

— В школе. Знаешь, девонька, мне говорили, чтобы по-настоящему бегать, участвовать в соревнованиях, знаешь, в таких, где на спину вешают номер и надевают специальную обувь, не нужно заканчивать даже пяти классов. Я училась в шестом, представь себе! Думала, когда вырасту, поеду на Олимпийские игры. Я точно знала, что немцев спровадят, потом состряпают Олимпийские игры, и я буду одной из первых итальянских… как их там… ат… ат… атлеток, вот.

Но Олимпийские игры возобновили после победы над Германией. Тетя права: в те годы их отменили из-за войны. Мне хотелось расспросить ее, но нужно было сосредоточиться на дороге.

— Тетя, почему ты не стала спортсменкой?

Ее иссиня-черные девичьи ресницы порхали, как бабочки. Она моргнула раз, другой.

— Наша Урания хотела магазин. Она спала и видела свою лавку.

— Магазин свежей пасты?

— Да, да… — раздраженно согласилась она.

— Но это была ее мечта. Не твоя.

— Я не могла иначе. Не могла, и ежу понятно.

— Тебя вынудили? Кто?

Тетя покачала седой кудрявой головой.

— Никто. Кровь не водичка. У Урании золотые руки, у нашей малютки… Я не могла ее оставить. Никогда бы не смогла.

Теперь вздохнула я. Семья есть семья. Я сама оказалась в такой же ситуации и прекрасно понимала тетю. Наша женская община настолько целостна, что мне совестно от одной мысли о том, чтобы съехать из дома.

— Ты сильная женщина, тетушка.

— Некузявая.

Недостаточно сильная, значит. Последние слова, которые тетя произнесла, прежде чем мы остановились у ворот, поразили меня. Она говорила таким тоном, словно была совершенно здорова. Словно прекрасно знала, сколько ей лет, где она находится, как прожила жизнь. И о возможностях, которые упустила.

Я нашла в интернете статью об отмене Олимпийских игр. Их не проводили как во время Первой, так и во время Второй мировых войн. Затем, в 1948 году, проигравшие страны не были допущены к участию. Исключением стала Италия, которая искупила вину, присоединившись к борьбе против Германии после перемирия.

Тете Мельпомене всего-то нужно было дождаться 1948 года, чтобы принять участие в Играх. Если бы она тренировалась, если бы ей выпал шанс… Если бы.

Тишина, которая наступала вечером после того, как мы с мамой укладывали тетушек спать, была оглушительной.

Меня тишина не тяготила. Маме она не нравилась, я видела это — она стучала ногой по ножке стула, чистила вареное яйцо, ударяя по скорлупе ложкой. Неужели ей не надоедают яйца?

Тюк.

Тюк.

Тюк.

Даже звук падающих на тарелку скорлупок мелодичен, когда мама чистит яйца мягкими, слегка загорелыми, нежными руками. Раз в неделю она сама делает себе маникюр: должно быть, так повелось с юности, когда денег не хватало. Видя, с каким достоинством мама ухаживает за собой и как она красива, я тут же начинаю критиковать себя. Не могу удержаться и не выгрызть заусенец у ногтя на большом пальце правой руки.

— Придется сократить часы работы Джады, — сказала мама, пряча руки между коленями. Она напоминала взволнованную девчонку.

Вилка в моих руках застыла на полпути ко рту.