Елена Андреевна: Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись.) Куда ни шло, раз в жизни! (Порывисто обнимает его, и оба тотчас же быстро отходят друг от друга.) Надо уезжать».

И в таком взволнованном прощании, в этом внезапном мгновенном поцелуе Басилашвили видит похотливость! Да как же после этого он может удивляться, что режиссер Александринки, допустим, за ремаркой, в которой так или иначе упомянуты штаны персонажа, увидел тридцать мужиков без штанов!

В конце беседы, как итог, Басилашвили сказал студентам: «Я смотрю на себя в 19–20 — 30–35 лет как на идиота тупого. Тупой идиот. Мог бы сделать в тысячу раз больше, но не сделал, не мог, потому что я ничего не знал, ни о чем не думал, как думал Бродский моего же возраста, как Шемякин, как Довлатов. Почему не я?..». Странное совпадение: все трое названных в 70-е годы оказались в Америке, двое и умерли в Нью-Йорке.

Упомянув эти три заветных имени, Басилашвили продолжал, обращаясь к студентам: «Вы должны задуматься, чтобы в 84 года, как мне, вас не посещали бы такие траурные мысли, и вы могли бы сказать: нет, я сделал все, что мог…».

Итак, он предлагает молодежи задуматься… О чем — о голых мужиках на сцене, о Чехове, о Елене Андреевне? Нет, скорее всего, о трех его кумирах. И тут пора оставить шутки и внести окончательную ясность. Артист уверяет, что до 35 лет был тупым идиотом, прошло пятьдесят лет, он узнал Бродского, Шемякина, Довлатова и все-таки, как помним, уверяет, что остался малообразованным человеком, советским Митрофанушкой. Все это, конечно, притворство и туфта, кокетство и лажа. Как он мог оставаться таким до глубокой старости, если окончил столичный театральный вуз, потом до 35 лет и до глубокой старости в первоклассных театрах Ленинграда под руководством замечательных режиссеров играл во множестве спектаклей по пьесам Шекспира, Гоголя, Грибоедова, Чехова, Горького, выдающихся современных драматургов, советских и зарубежных?..

Все это, как и многое другое в жизни, не могло сделать Басилашвили человеком очень широко образованным, но дело в том, что почерпнутые в жизни и в пьесах знания, прочитанные и произнесенные им со сцены мысли, увиденные и воспроизведенные чувства остались ему чужды изначально или рухнули под напором консенсуса и толерантности, больше того: у него такое ощущение, что все это сделало его тупым идиотом. Дайте ему Бродского! Не может он жить без Довлатова! Ах, если б еще разок взглянуть ему на творения Шемякина! И он зовет к этому молодежь…

Возьмем хотя бы первого из названных. Вот, допустим, открывает студент столь знаменательное и, конечно же, интересующее русского юноши стихотворение Бродского «Смерть Жукова». Думаю, он сразу удивится: что за Жуков? Их, Жуковых, много, а маршал Жуков одни. Так и надо было озаглавить стихотворение, а не амикошонствовать.

Поэт в Америке смотрит по телевидению похороны маршала Жукова в Москве на Красной площади. И что видит?

Тут каждое слово вопиет против здравого смысла и духа русского языка. «В регалии убранный»!.. А уж «труп»… Представьте, если в известном стихотворении Пушкина о Кутузове было бы: