– Я никому не рассказывал о том, что со мной там произошло. Никогда. Ничего, – неожиданно произнес он и посмотрел на Марьяну странным, каким-то потусторонним взглядом, взглядом оттуда, из той своей снежной могилы. – Когда ты здоровый, сильный, удачливый, благополучный чувак, который абсолютно уверен, что с ним не может случиться ничего непоправимого, никакой беды и трагедии, уверенный в собственной безопасности и неуязвимости, то умирать, осознавать, что вот прямо сейчас наступает смерть, до такой степени дико, настолько непереносимо страшно, что ты умираешь от осознания неотвратимости своей смерти. – И усмехнулся вдруг без тени веселья: – Такой экспириенс не пожелал бы пережить даже самому лютому врагу. Это жесть конкретная, абсолютно нереальная.
Длинно вдохнул, задержал дыхание, перевел взгляд на огонь в камине и медленно выдохнул.
– Знаешь, подавляющее большинство современных людей не готовы к борьбе за жизнь, к борьбе за выживание, – проговорил Ян, и Марианна, всей душой, всеми устремлениями настроенная на него, почувствовала в изменившейся интонации, в том, как расслабилось его тело, что он отпустил что-то в себе, нечто невероятно важное, глубоко личное, принадлежавшее только ему, то, что держал закрытым все эти годы.
Отпустил ради нее и ради себя. И что-то непростое происходило в этот момент между ними, что-то свыше, недоступное обычному пониманию вело их, соединяя этим его откровением…
– Для настоящей борьбы за жизнь требуется как минимум крепкий инстинкт самосохранения, основанный на прокачанных базовых инстинктах, мощное самообладание, которое позволяет нормально думать в критической ситуации, и умение не поддаваться панике. Все это давно выбито и нивелировано в современном цивилизованном обществе. Но кроме этих базовых пунктов не менее важна еще и внутренняя установка не быть жертвой, – продолжая смотреть в камин, начал свой рассказ Ян. – Мне было не просто страшно, я пережил нечеловеческий, смертельный ужас. – Он снова глубоко вдохнул, медленно выдохнул, посмотрел на Марьяну и признался: – И в какой-то момент я все-таки умер.
Когда Ян пришел в сознание, то сначала ничего не понял. Темно до абсолютной черноты и нереально тихо – это первые ощущения, которые он воспринял разумом. Попробовал дернуться-двинуться, раз, другой, и так, и эдак, но ничего не получилось. Вот тогда-то его и накрыло. В памяти выскочила яркая, четкая картинка: где и почему он оказался. И Ян с абсолютной ясностью понял, что погребен заживо в самом что ни на есть буквальном смысле этого понятия – зажат, впаян в спрессованную толщу снега, не может вдохнуть забитыми снежными пробками ртом и носом, не может двигаться и ничего не видит. И вдруг откуда-то из нутра поднялась нереальная черная, убийственная муть дикой, безумной паники, полностью поглотив его разум.
Он утробно, по-звериному орал, выталкивая криком снежную пробку изо рта, выл, скулил, плакал, с какой-то яростной нечеловеческой силой рвался, безумно бился за свою жизнь всем телом, всем своим существом – дергая руками-ногами, пытаясь вырваться из сковавших его снежных тисков могилы. И провалился в беспамятство, отдав затопившей его панике все оставшиеся силы.