Скажем так — несколько дней пролетели почти незаметно. Раиса меня поддержала, я готовился к пленуму, дать там основной бой. Понял, в чем дело Маслюков и основательно подключился к защите меня и проектов реформ, дав команду собрать и обобщить все негативные моменты по Москве, Ленинграду и Украине. Егор обзванивал региональных партсекретарей, иногда подключался и я. Гейдар работал по югам — хотя то, что его не было на скандальном Политбюро это я запомнил. Хотя должен был быть.

Восток дело тонкое.

В общем, мы готовились в случае продолжения атаки вывалить весь компромат, обвинить наших врагов в развале работы на местах и потребовать крови. Самым уязвимым был, конечно, Гришин — Москва под боком, а он многим мозоли оттоптал, желающих поквитаться за грубость мы нашли сразу и с лихвой…

Помогал и Ельцин — сейчас он случайно уехал на Урал, и оттуда проедет по Поволжью. Встретится с важными регионалами.

В общем, настроение было бодрое, боевое. Считали голоса, прикидывали, кому и что дать и за счет кого.

И тут все вальнулось.

Попросился Громыко — дуайнен можно сказать нашего конклава. Зашел, пряча глаза.

Я как раз закончил размечать список российских секретарей — за, против, под вопросом.

— Что невесел, Андрей Андреевич? — спросил я

— Слушай, Михаил Сергеевич — сказал он — кажется, мы делов наделали.

— Мы? Мы это кто?

Громыко не обиделся

— Михаил Сергеевич. Я понимаю, ты имеешь полное право на Виктора Васильевича камень держать за пазухой, на Щербицкого. Если хочешь знать, я с Гришиным уже встречался, так ему ума вложил…

…

— Но речь не о личной обиде, не о наших разногласиях, не о той безобразной склоке, которая на Политбюро имела место. Речь об авторитете всей нашей партии, о том кто мы есть в глазах рабочего класса

— Что-то я не пойму.

Громыко какое-то время пристально всматривался в меня. Потом сказал

— Твоя речь на Политбюро гуляет по всей Москве. Перепечатывают на машинках, переписывают от руки. Вчера о ней говорили на Свободной Европе. Не знал?

Вот оно как

— Нет, не знал.

— Как бы то ни было, склоку дальше на пленум выносить нельзя. Надо мириться.

Я покачал головой

— Андрей Андреевич. Если бы они спорили о путях реформ, я бы им слова не сказал. Но они спорят о том, как реформы остановить. Этого я не прощу. Пусть уходят. Как положено — с пенсией, место подберем, никого преследовать не станем.

— Это твое последнее слово?

— Да Андрей Андреевич. Большинства на пленуме у них нет, и они это понимают. Если попробуют меня снять, я те же аргументы повторю на трибуне, пусть делегаты решают. Или потребую созыва Съезда. Угробить или хотя бы остановить реформы я не дам.

Громыко снова какое-то время смотрел на меня, будто удивляясь

— Ну, ладно.

— Погодите, Андрей Андреевич.

…

— Романов и Гришин пусть уходят. Щербицкий — пусть приедет в Москву как можно быстрее. Нечего в Киеве отсиживаться. Поговорим.

Понятно, что Шербицкий поспешил в Москву. Виниться.

Я кстати думал насчет того — а на что они рассчитывали этим своим довольно дурацким и плохо подготовленным наскоком? Потом до меня начало доходить — это совсем другое общество, здесь не принято идти лоб в лоб на конфликт. Меня могли бы и додавить на Пленуме, если бы я играл по их правилам. Но я играл по правилам американской политики, к которой привык — а они к этому не были готовы.