– Твое тело не хочет принять тебя обратно, Сара Берн.

Откуда он знает мое имя?

Хватка Смерти все крепче, крылья трепещут в воздухе.

– Тебя ждет нечто иное, – говорит он.

– Я хочу вернуться, – я не могу бросить Мора. И не брошу.

Черные, как из оникса, глаза Танатоса внимательно изучают мои.

– Я мог бы сейчас же положить этому конец, но все это меня очень… затрагивает, – он складывает крылья. – Хорошо. Да будет так…

Он выпускает мою руку, и я падаю, лечу куда-то прочь.

Падая, я не свожу глаз с могучей фигуры Смерти, даже когда приглушенный свет меркнет, и его силуэт расплывается.

А я все падаю, падаю…

Вдох получается резким и судорожным.

Господи, как же больно! Как будто в грудь ткнули пылающим факелом.

Заставляю себя отрыть глаза и вижу строгую больничную палату.

Я жива.

После того, как меня расстреляли в упор, это кажется невозможным.

Рука нащупывает ткань больничной ночной рубашки. Я немного сдвигаю ее, пытаясь рассмотреть повязку на груди. Вижу только бинты, а вот расплачиваться за движение приходится резкой обжигающей болью.

Теперь я точно убедилась, что жива. Покойникам вряд ли бывает настолько больно, и сомневаюсь, чтобы на том свете так ужасно воняло. Воздух пропитан больничными запахами – это, наверное, что-то вроде последнего средства, с которым человечество вступает в бой с болезнью. А судя по запаху тления, тоже висящему в воздухе, последнее средство оказалось не вполне эффективным.

Мне приходит в голову, что я не знаю, как здесь оказалась, а рядом никого нет, и некому помочь мне восполнить пробелы в памяти.

С минуту я прислушиваюсь к тому, что происходит в соседних палатах. Но все тихо. Вокруг стоит полная, ужасающая тишина.

Я хочу сбросить простыню, но замираю, шипя сквозь зубы.

Боже, боль даже сильнее, чем после того, как Мор тащил меня за своей лошадью. Эта боль везде, она – всё. Теперь, когда я окончательно пришла в себя, боль обступает меня со всех сторон. Я хватаю ртом воздух, жмурюсь от ее невыносимых укусов. Когда становится немного легче, я делаю еще одну попытку пошевелиться, на этот раз двигаясь плавно и очень медленно.

Стиснув зубы, чтобы унять боль, я тащусь к двери. Мне приходится постоять, прислонившись к стене, чтобы отдышаться. Меня шатает, ноги не слушаются.

Вряд ли я смогу далеко уйти.

Я все еще держусь за дверную ручку. Поворачиваю ее и медленно приоткрываю дверь.

Запах буквально валит меня с ног. Можно подумать, что Смерть снял штаны и все тут обгадил.

Гортань сжимается, не желая вдыхать миазмы. Не обращая внимания на колотящееся сердце, я кое-как выползаю в коридор.

И вижу их. Десятки раздутых, полуразложившихся трупов, сваленных вдоль стен или распластанных на полу.

Меня сотрясает рвотный позыв. Будь в желудке хоть что-нибудь, меня бы точно вырвало.

Почему все эти люди не эвакуировались, ведь была же возможность?

Значит, не захотели или не смогли, Берн.

И все умерли.

Цок, цок, цок. По полу цокают конские копыта. Миг, и из-за угла появляется Мор, ведя в поводу Джули.

При виде их я замираю.

Если я выгляжу как кусок дерьма (потому что и чувствую себя именно так), то Мор вернул себе ангельский облик – чистый, незапятнанный, безупречный.