Паршивец Александр был каким-то тихим. Поразмыслив, он, видимо, пришел к мысли, что со смертью деда появляются не только неудобства, но и открываются перспективы. И что здесь перевешивает, достойно тщательного осмысления. Девица Гертруда смирно сидела рядом, сомкнув коленки – впитала инструкции. Алиби у них не было, но и каяться вроде не в чем. Из комнаты на первом этаже они не выходили, там нормальная кровать, телевизор, да и вообще… А на месте полиции они бы внимательнее присмотрелись к русским господам, что сидят с невинным видом, но явно принадлежат к одной из многочисленных русских мафиозных группировок…

Тело увезли часа в четыре пополудни. Инспектор Шмуллер настоятельно рекомендовал обитателям дома никуда не отлучаться до соответствующих распоряжений (что сделать было сложно, поскольку полицейский пост остался), на прощание пристально глянул на Вадима, извлек телефон, куда-то позвонил, еще раз одарил недобрым взором и увел из дома свою команду. Работников частной фирмы заменили невозмутимые личности в полицейской форме. Ощущение сжимающейся у горла петли усиливалось…

Фельдман лежал и неподвижно смотрел в потолок.

– Реквием сочиняешь? – невесело пошутил Вадим.

– Тихо, – пробормотал Павел, не меняя направления взгляда, – Думаю я… Нас подставить – так же элементарно, как дать в лоб Александру. Нам осталась одна забава, Вадим – упредить полицию и кое-кого еще… Давай насаживать бусинки. Нас могли убить, но решили, что лучше упечь в местную кутузку – пусть на время. Они не знают, с кем мы связаны… вернее, с кем Я связан. Это плюс… немного напоминающий минус. У таинственного недоброжелателя в доме сообщник. Возможно, невольный: компромат, страх и так далее. Мы с тобой не убивали, нет?

– Железно, – подтвердил Вадим.

– Охрана не могла – у них другие обязанности. Александра и подругу можно исключить – козлы, но им не надо, кишка тонка, все такое, и вообще они сидели в своей комнате на первом этаже и, если бы пошли наверх, их бы кто-нибудь заметил. Согласен?

– Небесспорно, – засомневался Вадим.

Фельдман покосился на него неприязненно.

– Несогласный какой. Черт…

Он опять провалился в задумчивость. Трудно было понять, что варилось в его поднаторевшем на неприятностях котле. После долгих терзаний он выбрался из кровати, начал описывать круги по комнате. Обнаружил открытую дверь, изумленно на нее уставился, шагнул наружу. Вадим машинально подался за ним…

День летел, как орда по степи. Не успели оглянуться, сумерки коснулись верхушек деревьев. По Вользенштрассе проносились машины, где-то у соседей заразительно смеялись, гортанно изъяснялись, играла музыка. Полицейский, застрявший между колоннами крыльца, изобразил запрещающий жест: нельзя отдаляться от дома.

– Пошли в стойло, – буркнул Фельдман, возвращаясь в холл, – Не будем вносить нервозность в железный немецкий порядок.

По гулкому холлу неприкаянно блуждал Хольгер. Вспыхнул светильник в форме канделябра над внушительным муляжом камина. Хольгер обернулся – крупные тени запрыгали по осунувшейся физиономии.

– Ужин в девять вечера, господа. Большая просьба не опаздывать к столу. Мы должны помянуть господина Басардина…