– Черт…
– Как культурно ты изъясняешься, – похвалил Павел, – Есть и более уместные слова. То есть, ниточек больше нет. Зато есть третья скверная новость. Стакан – улика грубоватая, полиции могут подсунуть что-то другое. Если кому-то взбрело в голову нас подставить…
– Хочешь сказать, пора сваливать?
– Бежать сломя голову, – подтвердил Павел, – Но из дома не уйти, из страны не выбраться. На всякий случай Гюнтер будет ждать в микроавтобусе в соседнем квартале. Пусть сидит, не развалится. А мы, Вадим, в ближайшие часы ничего не сделаем. Будем сидеть и ждать провокации…
Официальный отчет экспертов еще не поступил, но криминалист заявлял уверенно: старика отравили. В бутылке растворили барбитурат – лошадиную дозу веронала или люминала. В старину эти лекарства использовались как верный способ самоубийства, но вряд ли старик сам наложил на себя руки. Стакана рядом с телом не нашли, а на бутылке не было отпечатков. Сомнительно, что Басардин, выпив по доброй воле яд, быстро стер с бутылки «Pierre» свои «пальчики» и лег дожидаться конца. Это сделал кто-то другой. Он же и контролировал «процесс», зажимал старику рот, чтобы не кричал… Люди сидели в холле, друг от друга подальше – только Хольгер по просьбе Фельдмана расположился рядом – чтобы синхронно переводить мудрые высказывания капитана Шмуллера. Показания выслушивались и перевыслушивались. В тридцать две минуты первого Басардин поднялся наверх, чтобы передохнуть. Сразу за ним поднялась Полина Юрьевна.
– Он не хотел ложиться в нашей спальне… – шептала женщина. Она обмякла, посерела, сделалась пародией на саму себя и даже не пыталась взять себя в руки, – Он хотел побыть один… «Я немного почитаю журнальчик, дорогая, там и переоденусь в свою любимую домашнюю пару… Не заходи ко мне полчаса, хорошо? Со мной все будет в порядке…» Мне даже в голову не могло прийти. Я сидела в нашей комнате, перебирала старые письма…
– А я вообще ничего не знаю… – дрожал и подпрыгивал к потолку голос Клары Леопольдовны. Она так переволновалась, когда полиция приезжала в первый раз, ушла в свою комнату, там насилу успокоилась, потом вспомнила, что еще утром собиралась выбросить засохшую фуксию на застекленной галерее, чем, собственно, и занялась. Ей и в голову не могло прийти заглянуть в комнату, где отдыхал Анатолий Павлович, хотя стоит признать, дважды она мимо этой комнаты проходила – первый раз налегке, второй раз с фуксией в обнимку…
Хольгер путался в показаниях, извинялся за отказ памяти – он так испуган, потрясен. Погиб человек, на которого он трудился треть жизни… Герр полицай, безусловно, прав, он должен взять себя в руки. И снова путался в показаниях. Да, в течение драматических сорока минут он поднимался на второй этаж, он даже видел, как туда же поднималась Клара Леопольдовна, но на галерее их дороги разошлись – она пошла направо, он налево. Ах, да! – он же собирался осмотреть карниз и потолок вблизи галереи, где в дождливую погоду скапливается вода. У него есть руки, если кто не знает, он может делать ими несложную работу, чтобы не тратиться лишний раз на ремонтную фирму…