Вечером в трюме остался лишь семисоткилограммовый ящик с нашей печатной машиной. Мы никак не могли вытащить этот тяжеловес по трапам. Под ним ломались ступени, и ящик соскальзывал обратно, грозя продавить своими углами трещавшую под ним елань и подмять толкавших его снизу людей.

— Чертяка! — в сердцах воскликнул наконец Васильев. — Семьсот килограммов — это не груз для такой дуры, попробуем ее вдернуть в протоку вместе с ящиком…

— Попробовать — попробуем, но ящик так или иначе надо вынести, — хмуро сказал Стариков. — С грузом выкалывать баржу из льда — что здесь, что в протоке — не дам. Опорожнить надо посудину…

— Опорожним, — сказал Луконин, ладонью сдвигая вверх ушанку и вытирая пот со лба. — Никуда он не денется… Не такие еще тяжеловесы поднимали, пароходы без всяких кранов на городки ставим, а то подумаешь — полтонны с лишком…

— Дурости в нем, как у живого! — сказал Стариков, фамильярно похлопывая ящик ладонью. — Никогда не думал, что печатная машина такая тяжелая. Мы еще с ней горюшка хватим…

Мы вышли из трюма. На катер завели буксир, суденышко развернулось, вывело огромную по сравнению с ним баржу на фарватер и устремилось в протоку. Даже разгруженная баржа застряла в устье у песчаной косы. Катер едва сволок ее с мели обратно и отбуксировал на прежнее место у берега в главном русле реки.

Васильев крепко выругался, окинул нас свирепым взглядом, точно во всем были виноваты мы, и сказал:

— Черт с ней, пусть стоит здесь до весны…

— Хорошенькое дело — черт с ней… — пробормотал Стариков, — вот где она у меня будет всю зиму, — он стукнул себя кулаком по шее. — Пошли ящик вытаскивать.

— Да что ты, Василий Иванович, дался тебе этот ящик, — воскликнул Васильев. — Посмотри, какую гору на берег навалили. Кто бы мог подумать — пятьсот тонн за два дня нашим составом… А ты — ящик! Всякое настроение пропало, успеем еще. Работать без отдыха хорошо, когда «на-ура», а это что…

— А я вас не неволю, вы начальник пароходства, у вас свои дела, а у начальника эксплуатации свои, — спокойно сказал Стариков. — Это не просто ящик, это печатная машина для типографии.

Кирющенко, стоя в сторонке, прикрыл ухо воротом телогрейки от знобящего ветерка, дувшего сверху по реке и рябившего отсвечивающую вороненой сталью воду. Он поглядывал то на одного, то на другого и хранил молчание.

— A-а, как знаешь… — с раздражением сказал Васильев и, повернувшись, пошел к трапу, перекинутому на берег.

— Куда вы? — удивленно сказал Стариков. — По берегу до затона два километра в снегу идти. Катер же стоит под бортом.

Васильев отмахнулся от него, как от назойливой мухи, сошел на берег и упрямо зашагал по снегу в своих ботфортах к устью протоки.

— Вольному воля… — пробормотал Стариков, провожая начальство взглядом и пожимая плечами, и, обернувшись к нам, бросил: — Пошли!

Усталые, злые на Старикова за его упорство, мы спустились в трюм вслед за ним.

— Чего ты собрался делать? — спросил Стариков и посмотрел на боцмана.

Луконин обошел вокруг ящика, оглядывая его со всех сторон, и остановился, задрав ушанку с одного бока, обнажив ухо, словно к чему-то прислушивался.