— Держи! — раздался из трюма отчаянный возглас Федора.

И вслед затем прямо в люк, минуя трап, прыгнул человек. Из темноты трюма послышались глухие удары о елань от падения человеческих тел, и канат, срывая нас с ног, скользнул в люк. Ящик внизу глухо ударился о елань, затрещали доски и все смолкло. Мы кинулись в трюм. Неподалеку от ящика лежали двое, ощупывая головы и бока. Оказалось, что в тот момент, когда ящик стал вырываться из наших рук, в трюм прыгнул Данилов и своим телом вышиб Федора из-под ящика.

Стариков стоял и молча глядел на поднимавшихся матросов. Данилов прошелся по трюму, прихрамывая и держась обеими руками за коленку. На лбу Федора блестела изрядная шишка.

— Как бы не Данилов — хоронили бы вы меня… — угрюмо сказал он, потирая голову. — Одна бы труха осталась…

Стариков пошел к трапу. На первых ступеньках остановился и, повернувшись к нам, сказал:

— Все! Идите по домам, потом когда-нибудь вытащим… — А вы, — он оглядел пострадавших, — в больницу сейчас же… Садитесь на катер, я пока с грузом на берегу разберусь.

Стариков не стал дожидаться, что мы на это скажем, и поднялся на палубу. Федор прислушивался к шагам начальства над головой по стальной палубе, и едва звон металла затих — Стариков ступил на трап, — оглядел нас непримиримым взглядом и проговорил отчаянно злым, осипшим голосом:

— Идите наверх, опять беритесь за канаты и тащите… Все отседа к чертовой матери…

Мы — и Кирющенко в том числе — покорно двинулись наверх. Кажется, люди и впрямь остервенели, через десять минут злополучный ящик с печатной машиной стоял на палубе. С берега прибежал Стариков, грубо выругался — никогда до того я не слышал, чтобы он ругался — и погодя немного сказал:

— Молодцы!

Федор молча повернулся, глянул на меня, пробормотал:

— Получай свою типографию, герой! — и, усмехнувшись, пошел к борту на катер.

Луконин деловито огляделся вокруг, сказал, что надо будет собрать побольше трапов, положить один на другой и тогда только стягивать ящик на берег.

— Не убежит, завтра возьмемся… — добавил он.

Стариков смотрел вслед Федору и покачивал головой. Наконец сказал:

— Плывите, пришлете катер за мной, — и пошел опять на берег к грузам.

Грузчики, повеселев, шумно переговариваясь о том, как типография не давалась и как все-таки с ней сладили, пошли садиться на катер. Редактор Рябов, в помятом кителе, с выбившимися из-под шапки и прилипшими к потному лбу волосами, по пути на катер подошел ко мне и негромко сказал:

— Без этого синеглазого не вытащили бы, и газету не на чем было бы печатать. Поговори с ним, дай зарисовку в первый номер.

— Да! Вот так Федор! — сказал я. — Только сейчас он не станет разговаривать.

— Это верно, — согласился Рябов. — Почему-то обозлен на всех. Странный человек… — задумчиво проговорил он и отошел от меня, смешался с толпой грузчиков у борта, дожидавшихся своей очереди спуститься на катер.

Никто из команд судов не успел перейти в дома на берег, катер опять развез нас по пароходам и баржам. Луконин, Федор, я и еще несколько человек первыми высадились на «Индигирку», стоявшую уже в протоке. Спать, спать… Я отправился без ужина в свою каюту и, не раздеваясь, тяжело повалился на койку. Кто-то постучал в дверь.