Теперь волосы были короткими, едва прикрывали шею, совершенно седые, но седина не благородно-серебристая, а с желтоватым оттенком. Как видно, уход за мужем-инвалидом отнимал все время, и на себя она махнула рукой. Ходила, заметно сутулясь, что раньше ей было совсем не свойственно. Но лицо по-прежнему оставалось привлекательным, моложавое, раскрасневшееся на осеннем воздухе, она улыбалась, хотя глаза были грустными.
— Своих навещала? — спросила она.
— Наконец-то выбралась.
— Да… — задумчиво произнесла она. — Вот и на хуторе никого не осталось. Все меняется. Немного жаль, правда?
Я пожала плечами.
— Слышала о вашем горе, — сказала я.
— Ты Оленьку имеешь в виду? Не могу смириться. Знаю, что должна, молюсь, а смириться все равно не могу. Думаю — за что?
Она зашагала вперед, толкая коляску, и я пошла рядом с ней.
— Давайте я помогу? — предложила неуверенно.
— Нет-нет, я привыкла.
— Как Дмитрий Владимирович себя чувствует?
— Как? — вздохнула она. — Ты же видишь… Когда все случилось, Дмитрий Владимирович в мастерской был. А я ушла в магазин. Вернулась, начала готовить, в мастерскую не заглянула, не хотела мешать. Понесла ему чай, а он лежит. Сколько времени прошло, не знаю. Может, десять минут, а может, час. В общем, время было упущено. А в таких случаях счет идет на минуты… Слава богу, жив, — твердо сказала она. — Что бы я делала, если б они не смогли помочь ему? Хоть в могилу рядом ложись. Мне ведь было восемнадцать, когда мы познакомились. В двадцать вышла замуж. И все эти годы он рядом. Дольше, чем на неделю, не расставались никогда. Правду говорят: вторая половинка. Так что я не ропщу, Аня, слава богу, что так. Плохо ли, хорошо ли, мы вместе. Дал бы бог здоровья и сил за ним ухаживать. Никого у меня теперь нет, ни сестры, ни племянницы.
Мы остановились возле могилы ее сестры. На скромном памятнике фотография и даты. Могила рядом обложена венками, которые успели выгореть на летнем солнце.
— Все не могу собраться с силами и здесь прибраться, — вздохнула Коровина.
— Вот сейчас и займемся, — предложила я.
— Нет-нет, что ты, не беспокойся.
— Никакого беспокойства.
— Мусорка возле стены, вон там, — сказала она, точно сомневаясь, правильно ли поступает.
Венки я унесла, теперь перед нами был холмик земли с деревянным крестом и табличкой. Екатерина Осиповна взяла мужа за руку и тихо сказала:
— Здесь наша Оленька лежит…
В глазах его стояли слезы, он вдруг что-то невнятно замычал, рот перекосило, а по щеке скатилась слезинка.
— Идем, милый, идем, — испугалась Коровина, муж перевел на меня умоляющий взгляд, и вновь что-то замычал. — Это Аня. Помнишь девочку, что к нам приходила? Ты учил ее рисовать.
Она толкала коляску, торопясь покинуть кладбище. Подхватив велосипед, я догнала их и пошла рядом.
— Мне так жаль… — сказала я зачем-то, а Екатерина Осиповна кивнула.
— Ты всегда была доброй девочкой. Знаешь, мы с сестрой в детстве не особенно дружили. Она ведь моложе меня на пять лет. Когда тебе двенадцать лет, это существенная разница. А потом я встретила Дмитрия Владимировича, началась взрослая жизнь, а Лида все еще была девчонкой. Бесшабашной, иногда вздорной… Выскочила замуж в семнадцать, за парня, который ей совсем не подходил. Он избил ее, когда она вот-вот должна была родить. Ребенок умер. Но она простила мужа и еще некоторое время жила с ним, пока он ее опять не избил, то есть, наверное, бил и раньше, а здесь едва не покалечил. Только после этого она ушла к маме. Мамы через два года не стало, Лида осталась одна. Мы с Дмитрием Владимировичем уже сюда переехали. Как-то он был неподалеку в гостях у приятеля и просто влюбился в эти места. А тут как раз дом продавался. Он привез меня сюда, водил вокруг дома и рассказывал, как мы заживем, пристроим мастерскую с большими окнами, будем пить чай под яблонями… Мы были так счастливы, Аня. Мне хотелось, чтобы сестра тоже обрела счастье. Вот я и перевезла ее сюда. В городе она одна осталась, молодая женщина в пустой квартире… Мужчины у нее были, но… в общем, ничуть не лучше первого муженька. Она опять с ним сошлась, родилась Оленька, а он… нисколько не изменился. Вот я и настояла, чтобы сестра сюда переехала. Она долго не решалась… Оля уже в седьмой класс пошла. Я, признаться, боялась, что сестра заскучает, но она сказала, что мужчины ее совсем не интересуют, работу она здесь, слава богу, нашла… Мы с ней очень сблизились. Только тут я по-настоящему поняла, что такое родной человек. Когда с Дмитрием Владимировичем беда случилась, Лида мне очень помогла. Не знаю, как бы я без нее справилась. Это я теперь привыкла, а тогда… Приподнять его надо, а сил нет. А потом она заболела. Так тяжело умирала… Я все думала, за что ей это… Когда я ей глаза закрыла, подумала: «отмучилась». Осталась Оленька… точно огонечек, такая славная девочка. Я, знаешь ли, Аня, детей никогда не хотела. Мы с Дмитрием Владимировичем об этом договорились сразу. Может, это слишком эгоистично, но нам друг друга всегда хватало. И ребенок, как бы это чудовищно ни звучало, был бы лишним. Нарушил бы гармонию, которую мы так ценили, неизменный распорядок дня и прочие мелочи, к которым так быстро привыкаешь… А тут я подумала, как хорошо, что у нас есть Оленька… Я ее и раньше любила, а после смерти Лиды… А Оленьку убили. Она к нам ехала после учебы… Училась в городе, в университете, заканчивала второй курс. Я ее ждала тем вечером, а ее все нет и нет, и мобильный молчит. Прости, что я тебе все это рассказываю… — Она остановилась и теперь смотрела мне прямо в глаза, а я подумала: каково ей здесь с мужем-инвалидом, среди людей, которым она так и не стала своей. — Я думаю, может, не надо было сестре переезжать? — тихо спросила она.