– Пан Сапега сам напросился в последний поход супротив Димитрия пойти! – поведал раскрасневшийся пан Мархоцкий соседним шляхтичам. – Страсть как хочет девку царскую отловить и всенепременно в мундир гусарский нарядить, прежде чем ее оприходовать.

– В гусарский?! – Воины захохотали. – Так Ян Сапега, выходит, содомит?

– Да при чем тут содомит? – отмахнулся пан Мархоцкий. – Самый что ни на есть честный мужчина! Али вы ничего про сию историю не ведаете?

– Какую такую историю? – тут же навострили уши пирующие. – Сказывай, сказывай, просим!

– Сие чудо чуть менее семи месяцев назад случилось, в середине февраля, – отвалившись на обитую бархатом спинку белого резного стула, начал сказывать, подкручивая усы, пан Николай Мархоцкий. – Полковник Сапега тогда еще на стороне царя русского сражался и город Дмитров от шведов оборонял. Прижали его копейщики графа Делагарди изрядно, острог разломали, внутрь полезли и совсем уже в угол зажали, по счастью возле ворот. И вот тут вдруг влетает в ворота девка, в гусарском красном бархатном мундире, на белом коне, да с ружьем у седла, да саблей на боку. Увидела случившееся, саблю выхватила, на стременах поднялась да как закричит: «Что же вы трусите, шляхтичи?! Я, баба, и то не боюсь, а вы испугались! За мной, паны, в атаку!» Шведы от зрелища такового остолбенели, а удальцы сапеговские глядь: ан это царица русская пред ними! Сиречь, Марина, жена Димитрия. Ну, тут они взялись все дружно да в копья и ударили. И выбили шведов из города напрочь! Вот такая история. Царица же в Дмитрове переночевала да дальше поскакала. К мужу своему, в Калугу. Ну, а сапеговцы все с тех пор на этой бабе в красном гусарском мундире просто помешались, так она всем им в сердце запала! Мундир ладный, по ней впритирку сшит, прямо как голая в нем, но в бархате. Грудь выпирает, бедра распирают, волосы черные, лицо белое… Они теперича ею прямо грезят, такое вожделение Маринка у всех вызвала! Я так мыслю, как Сапега Калугу возьмет, у бабенки тяжелая неделька выйдет. Да не по одному разу!

Шляхтичи дружно расхохотались, а атаман Заруцкий ощутил, как по всему телу побежали колючие мурашки. Весь хмель из его головы мгновенно выветрился, тело и сознание наполнились холодом. Воевода поднялся, вышел из-за стола, направился к дверям.

Никто не обратил на это внимания – мало ли кому до ветра понадобилось отлучиться? Но казачий воевода шел не до ветра. Вернувшись на свое подворье, он поманил чубатого Богдана и негромко распорядился:

– Передай по сотням, чтобы собирались. Завтра на рассвете выходим.

Польским привратникам повезло – они не стали спрашивать, куда собрались казачьи полки. Иначе висеть бы ляхам на воротах в назидание сотоварищам! Но стража решила – раз едут, значит надо, и потому армия воеводы Заруцкого вместе с обозом благополучно выехала на Калужский тракт.

– Куда идем, атаман? – полюбопытствовал скачущий стремя в стремя слуга.

– Шляхту резать идем, – спокойно ответил Иван Мартынович. – Обозы грабить, панов рубить, холопов себе забирать.

– А чего, можно? – не поверил собственным ушам толстый чубатый запорожец.