Она улыбнулась ему, и на лице ее появилось смешанное выражение признательности и еще не преодоленного страха.

Проходя мимо виллы, построенной из песчаника, Мегрэ машинально посмотрел на светло-желтое пятно окна на втором этаже. Сквозь ярко освещенную шторку четко проступал силуэт Мишонне, сидевшего в своем вольтеровском кресле.

Придя в гостиницу, комиссар отдал Люкасу некоторые распоряжения, не объяснив их цели.

 — Вызовешь человек пять-шесть инспекторов и расставишь их вокруг перекрестка. Каждый час будешь звонить в ресторан «Улитка», потом в театр, потом в отель, чтобы знать, все ли еще господин Оскар в Париже. Установи наблюдение за каждым, кто выйдет из любого дома у перекрестка.

 — А где будете вы?

 — У Андерсенов.

 — Вы думаете, что…

 — Ничего я, старина, не думаю. Увидимся или совсем скоро, или завтра утром. Пока.

Настала ночь. Снова выйдя на автостраду, комиссар проверил барабан шестизарядного револьвера и убедился, что в кисете достаточно табака.

В окне виллы Мишонне по-прежнему была видна тень кресла и усатый профиль страхового агента.

Эльза Андерсен сменила платье из черного бархата на утренний пеньюар. Мегрэ застал ее лежащей на диване, более спокойную, чем час назад, но задумчивую, с наморщенным лбом. Она опять курила.

 — Как мне хорошо, комиссар, от того, что вы здесь! Есть люди, внушающие доверие с первого взгляда. Но они встречаются крайне редко. Я, во всяком случае, с такими людьми почти никогда не сталкиваюсь. А вот к вам почему-то сразу прониклась симпатией. Если желаете, курите, пожалуйста.

 — Вы уже поели?

 — Я не голодна. И вообще не могу понять, как я еще живу. Уже прошло ровно четыре дня после того, как нашли этот жуткий труп в автомобиле. А я все думаю. Все пытаюсь осмыслить случившееся, что-то понять.

 — И вы пришли к выводу, что виновен ваш брат?

 — Нет, Карла я обвинять не хочу. Тем более что если бы он даже был виновен в прямом смысле слова, то, видимо, действовал только в припадке безумия… Вы выбрали самое плохое кресло. Захотите прилечь — в соседней комнате стоит кровать.

Она была и спокойна, и лихорадочно оживлена. Но спокойствие ее было чисто внешним, волевым, достигнутым ценой мучительного напряжения. В отдельные моменты сквозь все это прорывалась судорожная тревога.

 — Когда-то в этом доме уже разыгралась драма, вы не слыхали? Карл мне что-то рассказывал, правда, не слишком конкретно. Побоялся моей впечатлительности. Он всегда обращается со мной, как с маленькой девочкой.

Она изогнулась всем своим гибким телом и стряхнула пепел в фарфоровую чашечку на пуфе. Как и утром, ее пеньюар немного распахнулся, взору Мегрэ предстала маленькая округлая грудь, и хотя через две-три секунды она снова исчезла, он успел заметить шрам, вид которого заставил его нахмурить брови.

 — Вы были ранены? Когда-то.

 — Что вы имеете в виду?

Эльза покраснела и инстинктивно запахнула поплотнее на груди края пеньюара.

 — У вас на правой груди шрам.

От этого замечания она пришла в крайнее замешательство.

— Извините меня, — сказала она. — Здесь я привыкла обходиться самой элементарной одеждой. И я не подумала… Что же касается этого шрама, то… Видите, вот еще одна подробность, о которой я вдруг вспомнила. В детстве мы с Карлом часто играли в парке замка, и я помню, как в день какого-то святого Карлу подарили карабин. Было ему тогда лет пятнадцать. И вот какая получилась нелепость, судите сами. Первое время он стрелял только по мишени. А потом нас как-то сводили в цирк, и на следующий день он решил поиграть со мной в Вильгельма Телля. Я держала в каждой руке по картонному кругу. Первая же пуля попала мне в грудь.