Хватаю — и только воздух один, да между указательным и средним пальцем левой руки складочка ее ночной рубашки проскользнула, как шепоток.

— До-лорррр… — вскрикнула она и бряк… Плотный такой, мясистый хлопок. У меня просто кровь леденеет, как вспомню этот звук, такой же, какой из колодца донесся, когда Джо о дно ударился. Вижу, она через голову перекатилась, и что-то треснуло. Резко так, будто сухая палка, когда ее для растопки через колено ломаешь. Из головы у нее кровь брызнула, и тут мне невтерпеж стало. Я повернулась так быстро, что у меня ноги заплелись, и я на колени рухнула. Смотрю по коридору в сторону ее спальни да как закричу! Там Джо был. Секунду-другую я его ясно видела, вот как тебя теперь, Энди. Видела, как его пыльная ухмыляющаяся рожа пялится на меня из-под ее кресла, смотрит сквозь спицы колеса, которое в двери застряло.

Потом оно исчезло, и я увидела, как она стонет и охает.

Я просто поверить не могла, что она после такого падения жива осталась. До сих пор не могу. Конечно, Джо тоже не сразу помер, но он-то был мужчина в расцвете лет, а она — дряблая старуха, у которой уже десяток мелких ударов случился, не говоря уж о трех серьезных. И грязи внизу не было, чтоб мягче упасть, как она под ним хлюпнула.

Не хотелось мне к ней спускаться, не хотелось смотреть, что у нее сломано и откуда кровь льется, но, конечно, ничего другого не оставалось. Кроме меня, в доме никого не было, и, значит, словно на меня перст указывал. Когда я на ноги поднялась (пришлось за столбик перил ухватиться, так колени подгибались), так наступила на край своей комбинации, и вторая бретелька лопнула. Я платье приподняла, чтоб из нее вылезти… ну опять совсем как тогда. Помнится, я даже на ноги поглядела, а нет ли на них царапин и крови от ежевичных колючек. Ну да, конечно, ничего подобного.

Меня в жар бросило. Если вы когда-нибудь по-настоящему болели и температура у вас подскакивала, так вы поймете, как я себя почувствовала: не то чтоб на том свете, но и не на этом. Будто все стеклянным стало: ни за что не ухватиться, все скользкое. Вот что я чувствовала, когда стояла там на верхней площадке, сжимала перила мертвой хваткой и смотрела на нее внизу.

Она лежала на ступеньках пониже середины лестницы. Обе ноги так подогнулись, что их и не видно было. Кровь стекала по одной стороне жалкого старого лица. Когда я, спотыкаясь, добралась до нее — я все еще цеплялась за перила, как могла, — один ее глаз вдруг закатился под лоб. Увидел меня. И взгляд был взглядом зверька, угодившего в капкан.

— Долорес, — прошептала она, — этот подлец все годы с тех пор ко мне подбирался.

— Шшш! — говорю. — Лучше помолчи.

— Нет, подбирался! — говорит она, будто я заспорила. — Сукин сын. Паршивый сукин сын.

— Сейчас я спущусь, — говорю, — и позвоню доктору.

— Нет! — отрезала она, протянула руку и ухватила меня за запястье. — Не надо доктора. Не надо больницы. Мусорные кролики… даже там. Всюду они.

— Вера, все будет хорошо, — говорю и вырвала руку. — Только лежите спокойно, не двигайтесь, и все с вами будет в порядке.