Тут она заплакала. В первый раз я видела, чтоб она плакала, когда в своем уме была.

— Да, — говорит. — Да, я этого хочу. И пусть Бог тебя благословит, Долорес.

— Не терзайся, — говорю и подношу ее морщинистую руку к губам.

— Поторопись, Долорес, — говорит она. — Если правда хочешь мне помочь, так поторопись.

«Пока у нас обеих еще духу хватает», — сказали ее глаза.

Я опять ее руку поцеловала, положила ей на живот и встала. Без труда — в мои ноги будто сила вернулась. Я спустилась с лестницы и пошла на кухню. Перед тем как белье развешивать, я все приготовила, чтоб хлеб печь. Утром подумала, что день как раз для этого подходящий. А у нее скалка была — тяжелая такая, из серого мрамора с черными прожилками. Она на столе лежала рядом с желтой пластмассовой банкой для муки. Беру я скалку, а сама все еще будто во сне или в жару. И иду через гостиную в холл. Пока я шла через гостиную со всеми ее хорошенькими старинными вещицами, то вспоминала, сколько раз тут я ее пылесосом обманывала и как она со мной посчиталась. Под конец она всегда соображала что к чему и брала верх. А то почему бы я сейчас здесь сидела?

Вышла я из гостиной в холл и вскарабкалась по ступенькам к ней, а скалку за деревянную ручку держу. Когда поднялась туда, где она лежала головой вниз, а ноги под туловище подогнуты, я думала — сразу. Я же знала, что стоит мне помедлить, и я уже не смогу. Ни слова, а прямо встать на одно колено и ударить ее этой мраморной скалкой по голове, как смогу сильнее и быстрее. Может, вид был бы такой, что она голову разбила при падении, а может, и нет, но я собиралась сделать это, а там будь что будет.

На колено я опустилась и тут увидела, что не надо, что она сама справилась, как и все в жизни сама делать старалась. Пока я на кухне скалку брала, а может, пока я через гостиную шла, она просто глаза закрыла да и скончалась.

Села я рядом, скалку на ступеньку положила и взяла ее руку к себе на колени. Бывает такое время в жизни, в котором нету минут, и потому считать их невозможно. Знаю только, что была я там с ней. Не скажу, говорила я что вслух или нет. Но, думается, говорила. Думается, поблагодарила ее, что сама справилась, что не принудила меня, не заставила через все это снова пройти… но, может, я только думала. Помню, я прижала ее ладонь к щеке, а потом опустила ее и поцеловала. Помню, как я на эту ладонь смотрела и думала, какая она розовая и чистенькая. И гладкая, как у ребеночка. Я знала, что надо позвонить, сообщить, что случилось, но я совсем измучена была. Совсем. И легче было сидеть там и держать ее руку.

Потом дверной звонок зазвенел. А не то бы я еще долго так просидела бы. Но вы же знаете, как звонки действуют: что бы там ни было, чувствуешь, что открыть надо. Я встала и спустилась по ступенькам, еле ноги переставляя, будто сразу на десять лет состарилась (да правду сказать, я и чувствовала, что на десять лет старше стала), и за перила до самого низа цеплялась. Помню, мне подумалось, что мир так и остался стеклянным, и мне надо поосторожней быть, чтоб не поскользнуться и не расшибиться, когда я перила отпущу и пойду к двери.