Значит, я в боковом дворике белье вешаю, а она наверху в кресле следит за мной, как ей нравилось. Ну и кричит: «Шесть защипок, Долорес! Шесть защипок на каждую простыню! И не вздумай четырьмя обойтись, я все вижу!»

— Да, — говорю. — Знаю, и тебе только одного не хватает: чтоб сейчас мороз ударил да заштормило.

— Что-что? — кричит она. — Что ты сказала, Долорес Клейборн?

— Сказала, что кто-то свой огород унавоживает, — отвечаю, — потому как уж очень завоняло.

— Ты что-то много себе позволяешь, Долорес! — кричит она надтреснутым, дрожащим своим голосом.

Ну совсем так, как в дни, когда к ней на чердак вдруг солнышко заглянет. Я понимала, что попозже она может опять за свои штучки приняться, но это меня не заботило — в ту минуту я даже рада была услышать, что она говорит, ну совсем нормально. Правду сказать, будто все прежним стало. Ведь последние три-четыре месяца она бревном была, вот и приятно было, что вернулась прежняя Вера, то есть настолько, насколько она вообще могла вернуться, понимаете?

— Вот уж нет, Вера! — кричу ей в ответ. — Не то б я себе позволила давным-давно бросить работать у вас.

Я думала, она еще чего-нибудь завопит, только нет. Ну я все развешиваю ее простыни, да ее пеленки, да ее полотенца и все прочее. А потом, хоть в корзине еще хватало, я вдруг остановилась. Мне скверно стало. Почему да с чего — не знаю, скверно, и все тут. И странная такая мысль в голове: «У этой девочки беда… У той, что я в день затмения видела, у той, что меня видела. Она теперь выросла, она ж почти Селене ровесница, но беда у нее страшная».

Я обернулась и посмотрела вверх — так и думала, что сейчас увижу, какой эта девочка в красно-желтом платьице с алой помадой на губах теперь стала. Но я никого не увидела, а этого быть не могло. Потому не могло, что там же Вера должна была сидеть, через подоконник перевешиваться — проверять, сколько защипок на простыне. Но ее там не было, и я понять не могла, как же так: я ж сама ее в кресло посадила, а когда поставила у окна по ее вкусу, сразу тормоз закрепила.

И тут слышу ее крик:

— До-лоррррр-ииссс!

Меня, Энди, прямо мороз по коже пробрал! Будто Джо вернулся. Я прямо к месту приросла. Тут она опять закричала, и я разобралась, что это она, а не он.

— До-лоррр-ииссс! Мусорные кролики! Со всех сторон! О Господи! О Господи! До-лоррр-ииссс, помоги! Помоги мне!

Я повернулась, чтоб бежать в дом, споткнулась о чертову корзину и запуталась в повешенных простынях. Никак выпутаться не могу, прямо будто у них руки выросли, чтоб задушить меня или просто никуда не пускать. Я барахтаюсь в них, а Вера все кричит, и вспоминается мне тот сон — голова из пыли с длинными пылевыми зубами. Только теперь у нее лицо Джо и глаза темные, пустые, будто кто-то вогнал два куска угля в клуб пыли и они в нем повисли.

— Долорес… побыстрей, да побыстрей же! Побыстрей! Мусорные кролики! МУСОРНЫЕ КРОЛИКИ СО ВСЕХ СТОРОН!

А потом она просто визжать стала. Страшно это. Даже вообразить невозможно, чтоб жирная старая стерва вроде Веры Донован могла визжать так громко. Прямо пожар, наводнение и конец света — все разом.