Дома, в Нью-Йорке, Ференц собирался заняться мирной юридической практикой, но его снова направили в Германию, теперь в Берлин, для работы в нацистских архивах. Он выискивал, собирал и анализировал сводки, отчеты, ведомости, свидетельствующие о военных преступлениях нацистов, — документы, которые можно было бы представить как доказательства на военном трибунале в Нюрнберге. Систематизируя документы нацистов, он обнаружил рапорты командиров так называемых айнзацгрупп — оперативных отрядов СС, выполнявших задачу уничтожения на оккупированных территориях части мирного населения: евреев, цыган и других «недочеловеков». В сводках СС приводились подробные списки мужчин, женщин, детей, хладнокровно уничтоженных в оккупированной Европе. Когда Ференц подсчитал количество убитых, оказалось, что за два года айнзацгруппы СС ликвидировали более миллиона лиц гражданского населения. И это только люди, казненные в своих родных городах и селах, фактически у себя дома, брошенные и закопанные в общих ямах (позже эти ямы назовут местами массового захоронения).

«Пошел уже семьдесят первый год, а я все еще мысленно возвращаюсь к тем спискам», — говорил в том интервью Ференц.

На такой ноте и появляется надежда. Ференц мог бы, цепляясь за идеальную картину мира, постараться забыть мучительную правду или похоронить ее в ложном оптимизме — действительно, война закончилась, мир стал лучше, этого больше не повторится. А мог бы впасть в состояние полной безысходности и тогда говорил бы, что «человечество отвратительно и с этим уже ничего не поделаешь». Но Ференц надеялся. Он сделал все, что было в его силах, дабы утвердить верховенство закона и предотвратить подобные военные преступления в будущем. Он добился отдельного судебного процесса над офицерами айнзацгрупп, на котором выступал главным прокурором от армии США. Это стало первым судебным делом Ференца, и на тот момент ему было всего двадцать семь лет.

Он живет почти столетие и до сих пор утверждает, что самое главное — это мирная жизнь и социальная справедливость.

«Чтобы не пасть духом, нужно мужество, и никогда нельзя сдаваться», — говорит Ференц. Он по-прежнему любопытен ко всему, что происходит вокруг, ему интересны сегодняшние прогресс и изменения: «Все время происходит что-то новое — то, чего раньше никогда не случалось».

Я вспомнила эти слова, когда недавно выступала в Ранчо-Санта-Фе — районе на севере Сан-Диего, где раньше местное сообщество вело совершенно закрытый от других образ жизни и где не разрешали селиться евреям. Я была там на праздновании пятнадцатилетней годовщины приезда первого в Ранчо-Санта-Фе хасидского раввина.

Если мы решаем, что все бесполезно или невозможно, так оно и будет. Но если мы действуем, то кто знает, что из этого выйдет? Надежда — это увеличенная во много раз версия любопытства. Это готовность культивировать в себе все, что может разжечь огонь, и освещать его светом самые темные места.

Надежда — это особый акт воображения, причем наиболее смелый из всех мне известных.

Везде можно найти причины для отчаяния — его семена дают обильные всходы.