Собравшиеся в зале дружно кивнули. Именно так и должно было быть.

— Продолжайте. — сказал Патриций.

— А потому мы, как бы это сказать, пораскинули вместе мозгами. — сказал сержант. — Немного нагло, я понимаю…

— Пожалуйста, продолжайте, сержант. — сказал Патриций.

— Не стоит останавливаться. Нам всем хорошо известна важность вопроса.

— Хорошо, сэр. Да, сэр. Во-первых, это жалованье.

— Жалованье? — сказал лорд Ветинари. Он посмотрел Бодряка, который отвел взгляд, вглядываясь в пустоту.

Сержант приободрился. Его лицо выражало непреклонную решимость человека, собирающегося довести дело до конца.

— Да, сэр. — сказал он. — Тридцать долларов в месяц.

Это неправильно. Мы думаем, что… — он облизал губы и бросил взгляд через плечо на двух своих товарищей, которые подбадривали его жестами. — мы думаем, что для начала можно положить, э-э, тридцать пять долларов? В месяц? — Он посмотрел на каменное выражение лица Патриция. — С надбавками за звание? Мы думаем пять долларов. Он еще раз облизал губы, нервничая из-за выражения лица Патриция. — Мы не хотели бы соглашаться на сумму, меньше четырех. — сказал он. — Категорически. Простите, Ваше Высочество, но так оно и есть.

Патриций еще раз посмотрел на ничего не выражающее лицо Бодряка, а затем опять поглядел на отряд.

— Категорически? — сказал он.

Валет прошептал что-то на ухо Двоеточию, а затем отступил на шаг назад. Вспотевший сержант сжал свой шлем так, как если бы тот оставался единственной реальной вещью в мире.

— Это совсем другое дело, Ваше Преподобие. — сказал он.

— Вот как. — понимающе улыбнулся Патриций.

— И вот еще чайник. Он был не очень хороший, но Эррол слопал его. Он стоит около двух долларов. — Он судорожно глотнул. — Мы могли бы обзавестись новым чайником, если не возражаете, ваше высочество.

Патриций наклонился вперед, ухватившись за поручни своего кресла.

— Я хочу прояснить суть вопроса. — холодно сказал он.

— Мы можем считать, что вы просите о изрядной добавке к жалованью и домашней утвари?

Морковка прошептал в другое ухо Двоеточия.

Двоеточие повернул оба выпученных, налитых кровью глаза к сидящим сановникам. Ободок шлема судорожно вращался между пальцами, как мельничное колесо.

— Ну. — начал он. — иногда, мы подумали, понимаете, во время обеденного перерыва, или когда тихо, например возможно в конце дежурства, и мы хотим немного расслабиться, понимаете, отдышаться… — Его голос замер на полуслове.

— Да?

Двоеточие сделал глубокий вдох.

— Я полагаю, что доска для дартца не подлежит обсуждению…?

Громовая тишина, последовавшая за этими словами, была прервана недовольным фырканьем.

У Бодряка из трясущейся руки выпал шлем. Нагрудник затрясся, как-будто годами сдерживаемый смех вырвался наружу, извергаясь как лава из вулкана. Он повернулся лицом к сидящим советникам и смеялся без остановки до тех пор, пока не полились слезы.

Смеялся над тем, как они встали, сконфуженные и с чувством оскорбленного достоинства.

Смеялся над подчеркнуто неподвижным выражением лица Патриция.

Смеялся над миром и спасением душ.

Смеялся и смеялся, смеялся без остановки до тех пор, пока не полились слезы.