– У тебя тот же вкус, – изумленно сказал я.

– Так этот странный господин – все-таки твой милый? – спросила монахиня, как будто не происходило ничего особенного.

– Да, – ответила Тессина. – Кажется, да. – (Я едва дышал.) – Кажется, да, – повторила она. – Он… он немного грязноват, правда. Он не всегда так выглядел.

– Он не совсем такой, каким я его представляла, – сообщила старушка.

– Что? – Я изумленно посмотрел на Тессину. – Вы говорили обо мне? О тебе и обо мне?

– О да. Сестра Беатриче так много о тебе слышала. На самом деле практически все.

Монахиня тихо фыркнула.

– Тогда вы должны считать то, что мы делали, неправильным, дурным, – сказал я ей.

– Поцелуй – это неправильно? Мысль – дурно? – Старушка покачала головой, но улыбнулась.

– Наверняка так, потому что Бог наказал меня за все, и я это заслужил. Но вы должны понять, сестра, что я всегда ее любил. Всегда. Это не просто любовь, это… Ей нет цены по человеческому счету, как я его сейчас понимаю. Но она – все.

Я умолк, подумав, что зашел слишком далеко, но Тессина положила голову мне на грудь и закрыла глаза.

– Нино, ты заблуждаешься насчет Господа, – сказала сестра Беатриче. – Он видит любовь и ценит ее.

– Церковь говорит не так.

– Разве? Вот я монахиня, да. И добродетельная притом. Но я не верю, что Господь желает, чтобы все мы отринули тело. Он ничего не творит напрасно, и если Он дал нам плоть, которая может ощущать восторги и наслаждения, как и страдание, то мы должны принять Его дар.

– Кто-нибудь еще это знает?

– Обо мне? О, конечно! Как ты думаешь, почему меня изгнали в этот холодный закоулок? И почему, как ты думаешь, они одобряют помощь этой целомудренной и добродетельной молодой женщины? Ради блага для моей души! И она приносит мне так много добра, моя дорогая. Правда. – Она взяла руку Тессины в свои. – Подобное притягивает подобное, как говорят. Я никогда не считала, что эта девочка должна запереть себя навсегда в подобном месте. Но когда она прибежала сюда, спасаясь от этого животного, этого пасынка-мужа, когда сказала, что хочет вступить в наш орден, я подумала, что, может быть, если я служила Господу верно эти годы и все еще выбираю не отказываться от удовольствий, которые Он в них вложил, – не потворствовать им, но также не называть греховными и не отвергать само их существование, – тогда и Тессина сможет сделать то же самое. Но, мое дорогое дитя, я так рада, что ты приехал спасти ее. Для меня уже слишком поздно. Но не для вас. Будьте счастливы всегда. Любовь – это все.

– Но ты замужем, Тессина.

– Это ничего для меня не значит! – В ее голосе звучала такая ярость, какой я никогда прежде не слышал. – Ты любишь меня, Нино? Ты по-прежнему любишь меня?

– Я бы умер прямо сейчас, если бы ты не могла быть моей. Ничто больше не имеет значения.

– На твоем месте я бы увезла ее отсюда, – сказала сестра Беатриче. – Обеты не нарушены. Никакого вреда. Идите, милые мои. И пусть Господь дождем прольет на вас свои благословения.

Тессина встала на колени у постели и легонько поцеловала старушку в лоб. Я взял почти невесомую лапку и поцеловал ее. В ее коже ощущалось не больше телесности, чем в призраках сожженной бумаги, крошащихся от прикосновения, – такие порой находишь в остывших очагах. Тессина забрала льняную сумку, лежавшую под табуретом, взяла меня за руку и вывела из маленькой кельи. Я ожидал, что монахини будут толпиться под дверью и подслушивать, – полагаю, они так и делали, потому что мой меч стоял возле двери, прислоненный к стене, – но коридор был пуст.