– Тогда я потерял ее. – Я обмяк, прислонившись к колонне.

Папа коснулся моей руки.

– Это было полгода назад, – мягко сказал он. – Она еще не стала монахиней. Еще не приняла обетов. Возможно, примет. Возможно… Я не священник, Нино, я мясник. Я все знаю о бычьих сердцах, а не о человеческих. Также я не знаю, что замыслил Господь. – Вдруг он просиял. – Но ведь это не остановило твоего дядю Филиппо, правда?

– Нет! Нет, не остановило.

– А ты всегда тянулся за Филиппо. Что радовало твою мать, упокой Господи ее душу. Так что…

– Что?

Он мягко сжал мое плечо:

– Я скучаю по твоей матери. Если бы она была жива, то ты знаешь, что бы она сказала. А я бы с ней не согласился. Но она ушла, а мертвые… С ними не поспоришь.

– Спасибо, папа.

– Я буду дома.

– Встретимся там.

Я поцеловал его в щеку и пошел искать свою лошадь.

Виа деи Кальцайуоли запрудили плотные сердитые толпы, так что я направился обратно за реку. Я ехал так быстро, как только народ мне позволял, сосредоточив взгляд и ум в одной точке. Улицы выглядели едва ли более реальными, чем линии на карте. Я проехал переулок, ведущий к садовой стене, на которую я так радостно забирался столько лет назад, повернул за угол – и вот монастырь Санта-Бибиана.

Я заколебался… Но зачем колебаться? Чем были прошлые годы, как не грубыми, жесткими руками, подталкивающими меня к этому самому моменту? Мой кулак глухо ударил в изъеденный червями дуб двери. Я стучал снова и снова, не совсем веря, что там, за этой дверью, кто-то есть. Но наконец послышался скрежет ржавого железа, ручка дернулась и повернулась, и дверь распахнулась внутрь, открыв маленькую монахиню. У нее были белые и сморщенные щечки, как два яйца пашот, и она стояла в маленькой прихожей, украшенной только распятием. Мы оба молча таращились друг на друга, оцепенело и испуганно.

– Сестра, – сказал я, – я пришел за… то есть я пришел к донне Тессине Альбицци. Или Барони, как она могла назваться.

– К кому? – Голос сестры был полон испуга.

– Тессина Барони. Вдова Бартоло Барони. Она здесь послушница.

– Нет! – Монахиня на шаг отступила в тени.

Не раздумывая, я перешагнул порог вслед за ней. Она издала жалкий вопль и вскинула руки:

– Нет! Вы не можете сюда войти! Это дом Господа! Уходите прочь! – Она топнула ногой с внезапным вызовом, но, к своему ужасу, я увидел, что она плачет.

– Нет, нет, сестра! – Я вспомнил о красно-желтом шарфе на руке и мече, болтающемся у ноги. – Я пришел не из-за… ради «Palle!» или чего-то такого. Но мне нужно увидеть ее. Она меня знает. Не пугайтесь. Я не из тех людей на улицах.

Я не был полностью уверен, что имею в виду, но маленькая монахиня, кажется, поняла. Или, возможно, знала, что не сможет остановить меня, даже если попытается. Так что она гневно махнула рукой:

– Тогда закройте дверь! Закройте дверь! И молчите! – Я сделал то, что она велела, а она прожигала меня взглядом, прижав палец к губам. Потом повернулась и прокричала в проход, начинавшийся в дальней стене: – Мать аббатиса! Мать аббатиса!

Послышался перестук ног по каменным полам, и в проеме появились еще три монахини. У самой старшей на шее висел серебряный крест на пеньковом шнурке, и когда-то она была красива. Она очень внимательно оглядела меня, а две другие сестры хихикали и щебетали за ее юбками.