Все это очень круто и, блин, здорово, но когда дуреешь, хочется спать сном мертвых. Так что я уселась на сиденье, сжимая в руках сумку, и сказала себе: «Закрою глаза всего на пару минут; я же знаю, что мне нужно быть настороже. Иначе какой от меня толк, когда я так устала, да еще в этом жарком котле?»

Когда меня разбудил кондуктор, панике понадобилась всего пара секунд.

У меня на коленях ничего не было. Это отсутствие тяжести было самым страшным, что я когда-либо испытывала.

– Моя сумка, – с отчаянием сказала я кондуктору в этой репризе моего темнейшего часа. – Где моя сумка?

Он не знал тогда и не знает сейчас.

Страх – я не думала, что такой страх возможен – вгрызся в мои внутренности, дразня меня. На мгновение мне почудилось, что я еще сплю, что мне нужно только проснуться и схватить потертые кожаные ручки, что шелушащийся логотип «Хэд» в дюйме от моих пальцев, – но в следующую минуту у меня упало сердце, напомнив о правде, о ряби отчаяния, холодящей душу даже в жаркое бабье лето.

Мне страшно захотелось вмазаться.

Вмазаться, и пусть все уйдет, как оно уходит сейчас.

Смещение пространства и времени – и я в Ноттингеме, перед кафе. От асфальта идут волны жара, запах города, жарящегося в собственной грязи.

Подходит девушка. Это девушка, с которой я должна была обменяться сумками. Она несет точно такую же сумку, как пропавшая у меня. Она тощая, с ярко-зелеными волосами, короткая юбка и длинное лицо, по которому наугад разбросан пирсинг, будто его делали, пока она спала.

Она садится напротив меня и смотрит на место, где должна стоять сумка.

Она спрашивает меня, где сумка.

Я представляюсь, словно это ответ.

– Мне похер, как тебя зовут. Где сумка?

В горле поднимается желчь, и мне требуются все силы, чтобы загнать ее обратно.

Как мне сказать, что сумка пропала? Как мне напроситься на собственное убийство?

Тощая девушка запускает ногти в крашеные волосы; краска такая дешевая, что кажется, она осыпается под рукой.

– Блин, ты ее потеряла.

Я киваю, едва заметно, скорее вздрагиваю.

– Бл… – говорит тощая. – Бл…

Я перестаю существовать для нее, поскольку она уже думает, как лучше избежать той неглубокой могилы, которую выкопают для меня. Достает телефон – складной «Самсунг», такой старый, что на нем практически видна табличка «Одноразовая мобила наркодилера» – и по памяти набирает номер.

Я встаю.

– Садись, – говорит тощая. – Сиди, а то хуже будет.

Ноги подламываются, я делаю, как сказано. По ногам течет пот, и я думаю, нет ли там мочи.

– Не блюй, – говорит тощая. – Веди себя нормально.

– Что мы будем делать? – спрашиваю я; мой голос против меня, злится, что я дала ему место.

– Сидеть здесь и ждать, – говорит тощая, достает пачку красного «Мальборо» и не предлагает мне.

– Чего ждать?

Пламя лижет сигарету, жжется, как солнце на моей шее. Тощая ничего не отвечает. Пять минут проходят, как пятьдесят, и каждую долю каждой секунды я обдумываю, не сбежать ли.

Мое колено дергается под столом.

Тощая требует, чтобы я успокоилась на хер.

Я не могу.

Подъезжает машина.

Тощая втягивает воздух, давит окурок в пепельнице. Она говорит, что, надеется, я приготовила хорошую историю.