— В первый!

— Когда же такая удача у тебя еще появится?

— Это вы верно, Николай Анатольевич, подметили.

Я к вам давно приглядываюсь, хороший вы человек, ваше благородие, простой, ни чины вас не испортили, ни жизнь наша суетная, заграничная. Откроюсь уж вам как на духу. Только предупреждаю, скажете кому — откажусь, отрешусь и объявлю, что это вы меня сами с панталыку сбивали.

— До чего ж тебя, Савелий, запугали, голову заморочили. Ты уже никому не веришь.

— А кому верить, ваше благородие? Если у нас каждый друг на друга при случае напраслину возведет? Перегрызлись все в Хайларе, как псы цепные. По душам поговорить и то не с кем. Ну, да это я так, к слову. А главное в том, что я еще в Хайларе задумал, коли возьмет меня есаул в этот поход, то не уеду я больше из Расеи. Спытаю счастье. Это вы верно сказали, последняя у меня возможность уйти домой. А сами вы как, ваше благородие, решили? Назад вернетесь?

— Мне, Савелий, куда как проще, я ведь все-таки офицер, со мной ни есаул, ни ротмистр не посмеют говорить, как с нижними чинами. Бежать я не стану, не дворянское это дело. Поеду до Якутска, помогу атаману найти золотишко. Там же, в Якутске, пускай и делит все честь по чести. А когда моя доля будет уже при мне, что захочу, то и сделаю, человек я вольный и от всех обязательств свободный.

— Тоже до Парыжу задумали, ваше благородие? Следом за ротмистром?

— Для меня роднее Земляного вала в Москве ничего на свете нет. Никакой Париж с ней не сравнится. Не напрасно же каждый русский мечтает хлеб-соль покушать, в Москве святой колокола послушать. Я, брат, другое задумал. Возьму свою долю богатств и в Якутске к властям явлюсь. Позвольте, скажу я им, вручить вам сумму немалую, надеюсь, она вам пригодится — у американцев танки и самолеты купите. Подсчитают они, сколько я безвозмездно отдал, глядишь, и простят меня за все, что в гражданскую надурил.

— Так уж и безвозмездно, ваше благородие?! Это же вы им откуп предлагать собираетесь.

— Ну и что? Деньги, особенно в золоте, и в Советской России немалую ценность имеют, не забывай, станичник, там ведь сейчас не коммунизм, а социализм. Совсем ты, смотрю, политически не подкован.

— Я, может быть, и не подкован, Николай Анатольевич, но в том, что вы говорите, прореха. Они у вас поинтересуются — а где, мол, господин бывший белогвардейский сотник, остальное добро? Вы ведь нам только часть возвращаете. Что вы на это им ответите?

— А то и отвечу, что могу распоряжаться только своим. Моя доля: что хочу, то с ней и делаю, а до остального мне дела нет, пускай сами выясняют. И вообще, Савелий, мудрствуешь ты, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.

— Дык то дареному. А вы собираетесь у них драгоценности забрать и им же как дар возвратить. Что-то у вас, Николай Анатольевич, концы с концами не вяжутся.

— Что ты мне можешь предложить, Савелий? Чтобы я все найденное вручил большевикам? Не забываешь ли ты о моей офицерской чести? Быть предателем я не могу. Но оставлять на полпути своих товарищей не стану. Они рассчитывают на меня, и я сам знал, на что иду. Только теперь с ними невтерпеж стало. Дойти бы, а там — взяли, поделили, разбежались, по мне, так лучше и не бывает.