Семен заулыбался, увидев начальника, но заметно было, что ему еще не до радости. Лицо его побледнело, словно выцвело; глаза, окаймленные потемневшими впадинами, казалось, провалились. Надежда ловким движением вытерла ему влажной тряпочкой закисшие уголки глаз.

— Что, Аника-воин, разболелся? Не время, Сема, на постели лежать, скорее выздоравливай, брат, да мы с тобой на рыбалку куда-нибудь закатимся. Все наши тебе приветы передают, а подполковник Скирдин от имени наркомата такую кучу хороших слов наговорил, что я столько за всю свою службу не слыхал, правда.

— Спасибо, Дмитрий Данилович, — тихо сказал Семен Жарких.

— Я, Сема, с собой жену Афанасия Шишкина привез. Она нам кое в чем помочь хочет. Ты бы ей рассказал, хотя бы коротко, как ее муж смерть принял. Хватит сил? Кто его бил, кто резал — все расскажи, а то ей не верится, что Гошка мог к этому делу руку приложить. Как же, дружками когда-то были!

Он отошел вместе с дедом Василием к двери, где уже стояла Анфиса, и возле раненого остались только Надежда и Раиса.

Семен Жарких слабым, тусклым голосом с частыми паузами рассказал об убийстве, которому он был свидетелем, подробно объяснил причину двурушничества Гошки, предавшего приятеля. Потом он надолго замолчал.

— Хватит, видите ведь, что человеку говорить еще трудно. Ему доктор молчать велел и побольше спать, — забеспокоилась Надежда.

— И верно, — поддержала дочку Анфиса, — такие страсти вспоминать легко ли изувеченному? Пойдемте-ка все на улицу, а то ему и дышать нечем, сколько народу в горнице набилось.

— Все теперь ясно, Раиса? — спросил майор Квасов. — Или еще о чем-нибудь спросить хотите? Как умирал Афанасий? Слышишь, Семен, на последний вопрос ответь. Легко умер? Нет, но быстро. Слышали? Он быстро умер, тоже немалое везение.

Все вышли на крыльцо. Дед Василий заботливо вынес Раисе табуретку.

— Садись, милая, посиди, погорюй. Ты не волнуйся, Семку на ноги поставымо, так я твоему мужику побольше крест сделаю, дэ пока на скору руку. Хоть он у тебя и в бандиты сдуру подався, а все живая душа была, сгинул ни за понюшку табаку, едрена вошь.

— Василий, — перебил его майор Квасов, — как думаешь, можно ли сейчас Семена Жарких везти? Полуглиссер просторный, на пять человек, а нас с ним вместе только трое будет. Там и в больницу положим.

— Це ты не со мной, а с сиделками обсуждай. Они на Семку монополию захватили. — И, нагнувшись к уху майора Квасова, прошептал: — Надюшка как сдурела, кудахтает над ним, будто квочка. Чую, как бы родниться с постояльцем не пришлось. — И уже нормальным голосом добавил: — Только мне его милицейская профессия не нравится. Самому покою не будет и моей дочке тоже. Нема черта в хате — прыймы такого зятя. Вот!

— Ой, ну ты и разговорился, Василий! И все не по делу, человек пластом лежит, разве его сейчас везти можно? Никак нельзя, — твердо заявила Анфиса. — Я его травками подниму быстрее, чем в больнице. Здесь тебе и воздух, как в заварном чайнике, и покой, в наших местах испокон живая кость мясом обрастала.

— Убедили меня, — решительно сказал майор Квасов. — Коли так, оставим его до полного выздоровления, назначаю тебя, Анфиса, главным врачом. Пойду попрощаюсь с Семеном. Нам пора.