Молодость казалась ему очень далекой. Десять лет отделяли его от того лета, от Мандины, от ее проворного живого тела, от их пламенной и невинной чувственности. С того самого августа он боролся: экзамены, дипломы, конкурсы… Он бился за признание дяди, бился за то, чтобы снова научиться ходить после несчастного случая, бился, чтобы помешать разорению Гольден-банка; да, с той поры вся его жизнь была одним сплошным сражением. А здесь, на альпийских отрогах, он открыл для себя, что можно просто жить, дышать, чувствовать прикосновение ветра, распахивать глаза, чтобы полюбоваться на мир, вставать утром и ложиться вечером; здесь можно было ждать кого-то десять лет и сердиться не больше, чем в Париже за пятиминутное опоздание.
Ему нравился сын, ему нравилась Мандина. И все же они оставались двумя незнакомцами. Посторонними. Под бдительным оком папаши Зиана Мандина и Вильям не прикоснулись друг к другу, подчиняясь сдержанности, естественной для Вильяма и вынужденной у Мандины.
Мюллер и Джонсон снова уселись напротив. Закрывая свой кейс, Джонсон помахал специальным набором, которым воспользовался, чтобы взять пробы у Джебе и Вильяма.
– Результаты сравнительного анализа ваших ДНК будут у нас через восемь дней.
Вильям и бровью не повел. Ему не нужен был тест на отцовство: Джебе был похож на него, вернее – поскольку ни у кого нет объективного представления о самом себе, – он походил на Жана, кузена по материнской линии, которого часто принимали за его брата. Наследственность не вызывала сомнений. Эта уверенность рождала в нем разнообразные и не самые приятные чувства: раз он отец, значит он еще и сволочь. Однако он ведь не притворялся с Мандиной. Когда-то он желал ее, и ничего больше, как и сегодня, – помыслить невозможно, чтобы она заняла какое-то место рядом с ним. Да и имеет ли значение сама Мандина! Он уже привык отталкивать ее, игнорировать ее боль, так что по отношению к ней следует лишь придерживаться уже выработанной линии. Но как быть с ребенком? Должен ли он отныне любить сына, которым пренебрегал? Единственного, которого ему суждено иметь? Он заговорил на эту тему с законниками:
– Что вы мне посоветуете относительно моего сына?
– Я вас не понял, господин Гольден. Мы упустили какую-нибудь деталь в договоре, составленном с Тьевеназами?
– Я говорю сейчас не о юридических аспектах, я говорю… об отношениях. Возможно, мне следует посещать его… Или я должен пригласить его в Париж… Но вместе с матерью или без нее, вот в чем проблема… И если мне потребуется консультация с судьей по вопросам опеки…
Остановив его взмахом руки, Мюллер уверенно заявил:
– Внесем ясность: что касается завещания вашего дяди, достаточно, чтобы у вас имелся сын, любить его вы не обязаны.
Джонсон согласно кивнул, явно забавляясь, и оба прыснули.
Вильям трусливо прикрыл лицо, чтобы замаскировать свою растерянность: как можно оценивать ситуацию с таким цинизмом? Решение пришло само собой: хотя бы в противовес этим хладнокровным монстрам, а главное – чтобы не походить на них, он будет любить сына.
Джеймс и Вильям привыкли друг к другу.