После того как тест на отцовство дал положительный результат, был запущен механизм официального оформления, с которым успешно справлялись Мюллер и Джонсон с одной стороны и папаша Зиан – с другой. Вильям Гольден унаследовал колоссальное состояние своего дяди, в том числе и банк. Он сменил холостяцкий лофт на частный дом в Шестнадцатом округе, который обслуживала куча слуг.

Вильям по-прежнему работал с полной отдачей, но в его жизни возникла новая забота: сын.

Каждые две недели он отправлялся на воскресенье в Альпы и посвящал несколько часов ребенку. Мандина, казалось, хотела вымолить внимание, а то и любовь, но папаша Зиан был начеку и не позволял ей поддаваться своей привязчивой натуре. Если она и досадовала, ее неудовлетворенность исчезала при виде той гордости, которой сияло личико Джебе – ребенка, росшего без отца, к которому теперь приезжал его герой. Тем более что Вильям, летавший собственным джетом, часто брал сына полетать над вершинами гор и пронзить облака.

Джебе скоро должно было исполниться десять лет. Ему предстояло учиться в коллеже, что означало для местных маленьких горцев поступление в интернат в городе, довольно далеко от дома. Мандина знала это и содрогалась при одной мысли, что будет видеть сына только по выходным.

В июле Вильям подстроил так, чтобы оказаться наедине с молчаливым папашей Зианом, когда тот чинил ворота хлева.

– Я разузнал о местных коллежах. Интернат есть далеко не во всех и не в самых лучших.

– Ну, Джебе будет прилежно учиться.

– Есть большая разница между тем, чтобы блистать в посредственной школе, и быть первым в отличном учебном заведении. В стране слепых и кривой – король.

Пословица произвела на папашу Зиана большое впечатление, он даже отложил молоток.

– Что ты советуешь?

– Чтобы он не жил в интернате.

– А как?

– Пусть живет со своим отцом в Париже, учится, как и я когда-то, в коллеже Станислас[17] или в лицее Людовика Великого[18], а к вам приезжает на выходные и каникулы.

Папаша Зиан сморщился, два-три раза прищелкнул языком, потом, глубоко вдохнув, сплюнул и протянул Вильяму руку: он был согласен, а Мандина, будучи под его опекой, не имела права голоса.

Вернувшись через две недели, Вильям заметил, что Мандина изменилась. Глаза красные, нос распух, и на Вильяма она смотрела косо. Папаша Зиан рассказал, что она рыдает с того момента, как он поделился с ней принятым решением. Ей и раньше не нравилось, что сына собираются поместить в интернат, но новое положение вещей было замешано еще и на предательстве: на этот раз не какое-то абстрактное общество со своими правилами обязательной учебы собиралось украсть у нее ребенка, а человек, конкретный человек, и этот человек был богаче, хитрее и влиятельнее, чем она, он занимался Джебе всего несколько месяцев, а она посвятила сыну десять лет. И – еще один нож, проворачивающийся в ране, – Джебе радовался: жить с отцом, в Париже, записаться в престижный лицей – все это приводило его в восторг! Она больше не узнавала сына с его новыми желаниями. Какая связь между этим горожанином и маленьким комочком безъязыкой и чувствительной плоти, которого она кормила грудью? Мальчуганом, который с криком «мама» мчался со всех ног обнять ее и для которого она была воплощением всей красоты мира? У Джебе еще оставалось несколько дней до отъезда, но ей казалось, что он уже уехал, так мало походил он на того, кого она обожала с его первого крика.