И уже когда вблизи не было никого, с ужимками и кривляньем стал перед холопом.

   — Надумал?

Никишка благодарно пожал ему руку.

   — Хоть нынче горазд.

   — И весь, выходит, тут сговор.

Прищёлкнул языком, заложил руки в бока.

   — Красно деревце солнце застило... — замолчал, потом торопливо бросил: — На заре, завтра... С обозом... — И резким фальцетом затянул песню:

Никишка остановил его:

— Крылья бы с собой увезти... для царицы которые.

   — Вы-во-ла-ки-ва-ло... А ты их в рогожу и Фиме отдай.

Хлопнул себя по бёдрам.

   — И крылья авось увезём. Чай, не махонькие.

Шумная толпа запрудила поле перед собором. У подножницы звонницы, рядом с Фимой, стоял Никишка. Он неловко переминался с ноги на ногу; сотни устремлённых на него глаз вызывали какой-то непонятный страх и смущение. Фима с беспокойством заглядывала в его побледневшее лицо, сквозь проступающие слёзы просила:

   — Летел бы с крыши. Не ходи на звонницу.

Застенчиво улыбался, тупил взор, не отвечал.

Многоголосая толпа сразу стихла и обнажила головы.

Издалека ещё, на повороте дороги, конный стрелец, приложивши ко рту рупором руки, прокричал о приближении Грозного.

Никишка взволновался, поспешно склонился над крыльями, суетливо перенёс их зачем-то на новое место. Фима не могла сдержаться, бросилась с причитаниями на грудь холопа. Мягко отстранился, чтобы скрыть волнение, выдавил на лице бесшабашную улыбку, неестественно громко закашлялся.

   — Никиш... Никишенька... Родимый ты мой.

   — Не надо... Слышь, что ли, Фимушка.

Голос дрожал и падал. Глубоко провалились и потемнели глаза. Решительным движением подхватил с земли крылья, крепко потряс руку девушки.

   — Не тужи... Авось не на смерть иду.

И, словно опасаясь погони, побежал на звонницу.

По дороге мчалась шестёрка коней, запряжённых цугом в царские сани. Впереди и с боков верхами скакали опричники. Далеко от шатра, поставленного для Иоанна, бояре, ехавшие за царём, вышли из своих колымаг и направились к собору пешком.

Царские сани подкатили к шатру. Малюта и Басманов рванулись вперёд, подхватили под руки Иоанна.

Грозный, чуть раскачиваясь, не спеша поднялся по скрипучим, покрытым мехами, ступеням, грузно опустился в кресло, недовольно проворчал, косясь на Вяземского:

   — Куда царица запропастилась?

Келарь приложил к глазам ладонь, всмотрелся вдаль.

   — Скачут.

По дороге, верхом, неслась Темрюковна. За ней, на взмыленных лошадях, едва поспевали Хаят и телохранители.

Царица с гиком и присвистом врезалась в шарахнувшуюся в разные стороны перепуганную толпу. Грозный добродушно усмехнулся, погрозился в пространство.

   — Эка проказница! Ишь топчет людей.

Опричники восхищённо уставились на дорогу. Малюта склонился к уху Басманова, шепнул сквозь губы так, чтоб слышно было царю:

   — Удаль-то... что твой Егор Храбрый!

Темрюковна на ходу соскочила с лошади, в несколько прыжков взобралась на помост, шумно уселась в кресло рядом с царём, распахнула шубу.

   — Скоро?

Высоко, вздымалась, упруго обтягивая расшитую золотом и жемчугами парчовую кофточку, грудь. Сквозь полураскрытые губы хищно сверкал крепкий оскал зубов.