Никишка молчал. Калач спрыгнул со станка, сделал шаг к двери, решительно повернулся.

   — Учен ли языком не ворочать? — И с угрозой добавил: — На погибель крылья готовишь. Сама сказывала, как полетишь при народе, голову прикажет срубить.

Уловив недоверие в глазах умельца, покачал головой.

   — По мне — лети не лети. Токмо на погибель себе полетишь. Давеча перед Малютою похвалялась. А ударишь челом, покаешься ежели, отпустят тебя с Фимкой, куда сам пожелаешь.

Никишка не сводил глаз с опричника, не знал, как истолковать его слова.

Калач с любопытством склонился над моделью.

   — А и умелец же ты!

Лицо его покрылось тёмными пятнами. Тупым, жёстким взглядом он уставился неожиданно на хворост, сложенный у камелька.

   — Так жалует тебя, выходит, царица?

Злая усмешка искривила губы.

   — Мы ведь невольные. Сам, поди, ведаешь.

   — Помолчи. Больно речист стал, как с царицей спознался!

Стукнул кулаком по чучелу, выбежал из мастерской.

Никишка запер дверь на засов, сонно потянулся.

   — А будь что будет. Авось обойдётся.

И уселся перед камельком, не глядя, захватил в руку хворост.

   — Эк, не убережёшь его, идола!

Зло прицыкнул, нащупав в хворосте перстень царицы.

   — И на кой ляд он мне сдался!

Замотал в тряпку, сунул за пазуху.

В воскресенье, после обедни, в трапезной Иоанн объявил опричникам, что хочет устроить развлечение в честь английских гостей.

Скуратов встал из-за стола, поклонился в пояс.

   — Вели, царь, с медведями позабавиться, как в залетошний год.

Грозный недовольно поморщился.

   — Опостылели медведи твои.

   — Дозволь досказать.

Опричник приложился к руке царя.

   — Сгоним людишек во двор. Для тебя с басурманами поставим помост посередь двора...

Он лукаво прищурился, приложил ладонь к губам и что-то убеждённо зашептал.

Иоанн крякнул довольно.

   — Гоже. Нынче же волю потехи!

И тотчас же на узком дворике, за боярскою думою, засуетились рабочие, а конный отряд опричников мчался к ближней деревне.

После обеда все приготовления к зрелищу были закончены. На очищенном от снега загоне, за высокой деревянной решёткой, выстроились рядами перепуганные насмерть крестьяне. В стороне, у ворот, высился помост, устланный коврами и тигровыми шкурами. Из запертого сарайчика, примыкавшего к загону, доносилось глухое рычание медведей.

Малюта первый явился на дворик, торжественно огляделся, октавою гулко протянул:

   — На колени! Царь жалует!

Крестьяне как подкошенные упали на землю.

Иоанна под руки повели на помост. Рядом с ним нетерпеливо шагала сгоравшая от любопытства Темрюковна.

Грозный опустился в кресло, жестом пригласил сесть англичан. На лестнице по двое расположились опричники.

   — Готово?

Царь деловито уставился на Малюту, подул на посиневшие от холода пальцы, с отеческой нежностью обратился к крестьянам.

   — Встаньте! — И скороговоркою прибавил:— Охочи ли вы верой служить царю?

Торопливо поднялись с земли, что-то невнятно ответили холопы.

   — Для-ради англицких гостей волил я согнать вас из деревеньки. Волю русской отвагою похвалиться перед басурманами. Охочи?

Он весело переглянулся с Малютой, щёлкнул пальцами.