С широко раскрытым ртом и блаженной улыбкой он притаился за балкой и разглядывал проходивших. Вдруг парень вздрогнул, отступил к стене. Его заметил приказчик.

   — Эй, ты! Откель тебя принесло?

Ударил плетью по ногам.

   — Не бей... Милок, не бей!

Присел на корточки, визгливо заплакал, как плачут дети.

Фима приподняла голову.

   — Царица Небесная!

Ухватилась за станок, чтобы не упасть, протёрла глаза.

   — Ивашка!

   — Эй, ты, проваливай!

Ивашка уже глупо ухмылялся, что-то быстро и невнятно шептал.

Приказчик снова взмахнул плетью. Ивашка пригнулся, подобрал полы тулупа, бросился с причитаниями к выходу. У самой двери он столкнулся с Вяземским.

Келарь ударил его ногой под живот, остановился неподвижно. Из-за спины показалась голова стрельца.

   — Царь идёт!

Ивашка забился за кипу натрёпанного льна.

Окружённый опричиной, в собольей шубе и остроконечной шапке, в льнотрепальню вошёл Иоанн. Сделав шаг, он дружелюбно повернул голову к стоявшим между Малютой и толмачом двум англичанам.

   — Показали бы честь, пожаловали бы наперво к колесу.

Толмач перевёл приглашение. Гости не спеша пошли за царём.

Грозный улыбался, с видом знатока выдёргивал лён из кип, показывал англичанам.

На земле, распластавшись, лежали рабочие и приказчики.

Ивашка на животе подполз к сестре, коснулся её руки.

   — Фима!

Чуть приподняла голову, хотела что-то сказать, не могла.

Он торопливо, сквозь стиснутые зубы, шепнул:

   — После Крещеньева дня... увезу тебя и Никишку... с обозом я.

И шмыгнул в сторону, улёгся поближе к двери.

Англичане спрашивали образцы, обменивались короткими замечаниями. Иоанн не спускал с них глаз, по движению губ пытался уловить смысл непонятных слов.

Наконец толмач перевёл:

   — Сказывают, лён не худ.

Грозный сокрушённо вздохнул, любовно погладил волокна, встряхнул ими.

   — Не худ! Есть ли пригожей где?

Толмач робко прибавил:

   — Не худ, да дорог.

Царь всплеснул руками.

   — Дорог. Да не токмо что...

С сожалением взглянул на купцов, схватил, как будто наугад, прядь из приготовленной ещё с утра приказчиками кипы, помахал ею в воздухе, зажмурился от восхищения.

   — Товарец-то почище новгородского будет. А ежели не так — задаром отдам...

Англичане переглянулись.

   — Ладно. Всё забираем.

Вечером, после молитвы, царь долго и сосредоточенно перебирал за столом сливяные косточки. По мере счета лицо его оживлялось, губы складывались в жадную улыбку. В противоположном углу считал по косточкам Вяземский.

Окончив, Иоанн натруженно потянулся, скосил глаз в сторону келаря.

   — Готово?

   — Готово, царь.

Низко согнувшись над столом, стоял наготове дьяк.

   — Пиши: продано англицким торговым гостям льну очищенного...

Дьяк усердно заскрипел пером по пергаменту.

Грозный постучал рукой по столу, причмокнул.

   — Ты как, келарь, полагаешь? Товарец — почище новогородского будет?

   — Да и неплох лён-то, царь.

Переглянулись, лукаво прищурились.

Темрюковна сама наблюдала за работой над крыльями и каждый день до обеда проводила в мастерской. Никишка смущался, работа не спорилась. Царице нравилось его раскрасневшееся лицо, наивный взгляд больших глаз, робкий, подкупающий голос. И чтобы больше смутить его, она становилась перед ним, делая вид, что недовольна, подгоняла сурово или ехидно подшучивала. Подле двери, на морозе, не смея отойти от поста, зябко куталась в бурку Хаят. По двору мерно вышагивали телохранители. Только Калач изредка подбегал к мастерской, забыв осторожность, прикладывал ухо к стене, ревниво прислушивался. Опричники ядовито хихикали, подходили ближе, будто невзначай, изо всех сил наваливались на Калача.