Изо дня в день по низкому небу громоздились свинцовые облака. Земля сморщилась, покрылась заплатами, и зябко вздрагивал, роняя последние листья, умирающий лес.

В конце октября с Новогородской стороны неожиданно налетел ураган, в одну ночь застеклил землю, а в берега реки вделал хрустальную раму. Вода пенилась, собиралась мутными волнами, ожесточённо рвалась из-под чешуйчатой пелены, неизбежно стлавшейся по её многогорбой спине.

К рассвету набухшие облака залегли низко над лесом, придавили студень тумана, надвинулись грузно на крыши изб.

Ветер притаился, приник к земле, пополз по-змеиному. Вдруг он тряхнул космами, могуче свистнул, ринулся ввысь. От его ледяного дыхания студень съёжился, избороздился глубокими морщинами.

Ураган свирепел, с визгом и улюлюканьем рвал на тысячи клочьев взбухшее небо.

Кружась, обгоняя друг друга, клочья носились в воздухе встревоженными роями невиданных белых пчёл.

Когда неживое, увядшее солнце подслеповато глянуло вниз, земля обрядилась уже в чисто вышитый саван.

Никишка проснулся на рассвете, ёжась от холода, вышел из шалаша.

   — Ишь, сусло те в щи, разукрасил, затейник!

Подмигнул добродушно в пространство, с наслаждением подставил ветру и снегу лицо.

По двору пробежала Хаят, приветливо кивнула ему. Он остановил её жестом.

   — Не выйдет у меня с крыльями для царицы. — И, уловив сердитое движение женщины, продолжал:— В избу бы меня. Ишь, зима подошла.

Протянул руки, расставил покрасневшие от холода пальцы.

   — Не гнутся. Челом бьют на мороз.

Улыбаясь, затоптался на месте, довольно оглядел завьюженный двор.

И Никишку перевели в тёплую избу.

Работа продвигалась быстро. Восстановив погибшие чертежи, он заканчивал уже черновую модель крыльев. Вместо чучела вороны на подставке, приделанной к стене, стояла летучая мышь, а на верстаке были разложены крылья различных птиц.

Никишка строил две пары крыльев: для себя и царицы. Так приказала Марья Темрюковна.

По вечерам, задворками, в мастерскую приходила Фима. Холоп бросал тогда работу. Усевшись на стружки в углу мастерской, они оживлённо высчитывали, когда настанет день полёта и можно будет получить право жениться.

Перед расставанием каждый раз Никишка торжественно показывал ей модель:

   — Похожа на ту, что допрежь была у меня?

Девушка любовно заглядывала в лицо.

Он многозначительно улыбался.

   — Похожа, да не нутром. — И, незаметно для себя увлекаясь, продолжал:— На крыльях этих не токмо с крыши на землю летать, а с крыши на крышу.

Остро взглядывал перед собою, в глазах горела непоколебимая вера.

   — Дай только срок. Такие крылья налажу — за Чёрный Яр полетим.

Долго потом, когда ночь окутывала землю, а Фима давно спала в людской, — он в рваном полушубке, перекинутом через плечо, стоял на дворе, неотрывно вглядываясь в морозную мглу, в сторону Чёрного Яра.

Ветер трепал русый пушок бороды, играл льняною копною волос, остро отточенными когтями жгуче поскрёбывал спину, а пальцы на ногах пружинили, сладко ныли, немели. Но Никишка не чувствовал холода. Так уютно было мечтать о грядущем освобождении, о неведомых краях, где, как ему говорили прохожие люди давно ещё, в детстве, нет дыбы и каждый живёт кто как хочет.